— Это ж папкин дружок, — сказал Сенька. — Ты разве не узнала его? Вспомни-ка: он и на могилке выступал.
— А теперь что спонадобилось?
— Дак пришел… так просто!
«Ах ты, стервенок неблагодарственный! — с досадой подумала Евланьюшка. — Не разговорится…» Но продолжала по-прежнему ласково:
— Просто дружки, Сеня, не заглядывают. Я повидала свет белый, знаю. На обеде все соседи, а пришла беда, они прочь, как вода. В жизни все так получается. Ой, чую, на могилке он неспроста в дружки набивался…
— Дядя Андрей-то? Воздвиженский?
— Не было, Сеня, у Алешеньки такого дружка. Я лучше знаю. Всех поила, кормила, а такого не знаю, не ведаю. Сидел, наверно. Глаза у него — ой, ой! Ты послушай, мальчик, и не перечь. Ведь они, бандиты, хитрые. Ну-у! Присмотрюсь, приласкаюсь, а потом оберу до нитки. Не вяжись, Сеня, ни с кем. Шапочное знакомство не в потомство.
— Он мне собаку обещал! Лайкой зовется.
— Вот-вот, я о том и говорю: пообещал собачку, а ты рад-радешенек. Уйду я куда, отворишь ему дверь, а он — хать! И порешит тебя. Ты сказочку про козляток и волка читал? Вы, козлятушки, вы, ребятушки! Отопритеся, отворитеся… Поучительная сказочка, ты почитай, Сеня…
Сенька не стал спорить: разве поймет?..
Как-то пришел высокий, ладный мужчина с ящиком инструмента. Посвистел, починяя разбитые окна, поругал начальство, разных проходимцев, которые дурачат беззащитных женщин, и остался. На другой день нагрянули шустрые монтеры, долго стучали, бренчали: устанавливали телефон. А новый муж Евланьюшки, Садинкин Егор Григорьевич, в брюках галифе, гимнастерке, в хромовых сапогах, голенища которых собирал гармошкой, прохаживался по горнице с глубокомысленным видом. Посвистывал и время от времени изрекал, обращаясь к себе:
— Что ж, позиция наша такова…
Когда телефон подключили, он сел рядышком, закинул ногу на ногу, снял трубку и задумался: куда ж позвонить? Подсчитал что-то. Скорее всего дни тягостного бездействия, пока была прервана связь. И решительно заявил:
— Осаду с военкомата не снимать. Штурмуйте, товарищ Садинкин, без отдыху! Были ошибки, грубые. Ну и что? Я их осознал. И хочу вернуться на военную службу. Штурмуйте, Садинкин! — и ткнул длинным пальцем в диск. Заранее накаляясь, заворочал диск резко, будто он тоже был важной частью осаждаемого военкомата.
— Алло, на проводе прославленный герой Егор Садинкин. Военкома мне! Вы, полковник? Хочу знать: как мой рапо́рт? Записываю: командующий… Тэк! округом… Тэк! отказал в восстановлении звания… Тэк! То есть как отказал! Па-азвольте!..
Евланьюшка слушала с нескрываемым торжеством. Не сдержавшись, прошептала Сеньке, который смотрел на постояльца во все глаза и ничего не мог понять:
— Ба-ах, да не черт ли? Вот заступничка заловили… Пусть теперь акт попробуют написать… Да мы сами!.. Слыхал? Никого не боится. Прославленный герой…
Мать попросила Сеньку перебраться на кухню: закрывшись в горнице, они с Садинкиным звонили, сочиняли какие-то письма.
…Однажды утром, спозаранку — еще бы спать да спать! — зазвонил телефон. Мать проснулась, но вставать неохота. Прославленный герой тоже проснулся, поднял голову, глядит: что за спешное дело? Сенька подполз, неловко взял трубку и, словно она жалилась, приставил к уху. Кто-то смеялся, спрашивая:
— А вы читали?..
— Чего читать? — спросил он с недоумением. И ему начали говорить такое, что и трубка выскользнула из рук. Сенька, убитый, глянул в сторону спальни: ох, мама! Опять… комедия.
Садинкин, словно чувствуя неладное, вскочил:
— Какие сообщения? Кто звонил?
— Мама, — позвал Сенька, не отвечая на вопрос Садинкина. — Мама, тут что-то говорят… Ну, вроде дядя Егор-то никакой не командир дивизии, никакой не герой… Он все… Обманывает.
— Ба-ах! — отбросив белоснежное одеяло, встала и мать. — Сеня, да что ты? Окстись, мальчик! Злые люди оговаривают: завидно им…
С улицы постучали в ставень:
— Выгляньте, полюбуйтесь. Эй, Копытиха!
Евланьюшка вышла на улицу, и оттуда донесся ее протяжный, удивленный стон:
— Ба-ах, башеньки!..
Сенька не удержался и тоже на улицу — что там такое? На калитке, на дверях, на каждом ставне кто-то приклеил газеты. Будто тут клуб и должны состояться выборы депутатов. Евланьюшка срывала газеты, приговаривая:
— Сенечка, Сеня, да ты почитай-ка, что там такое!
Мимо, набросив на плечи полушубок, промелькнул Егор Садинкин. Вырвал газеты, смял их и сунул в карман.
— Я разберусь! Я наведу порядок!
Мать, теперь уже не стесняясь, подала Сеньке газетные клочки и даже простонала от нетерпения: