— Я бы хотел, дочка, чтоб ты стала скульптором. Способности у тебя есть. И я бы хотел, чтоб ты изваяла памятник одному человеку.
И он рассказал ей о Хазарове.
Год назад мечта его наконец осуществилась.
В гранитном бюсте Григорию особенно нравились глаза Хазарова. В них было много мужества. Хазаров глядел в сторону завода — и в глазах, в уголках губ таилась сдержанная улыбка: осуществлено то, о чем он, большевик, мечтал, за что боролся, не жалея себя.
Нюшу Пыжов никогда больше не видел.
При мысли о ней чувство неловкости овладевало Григорием. И сейчас, шагая по проспекту Металлургов, он бросил себе упрек:
«И сам хорош! Обнимал ее, а представлялось, что обнимал другую. Еву! И перед глазами все она же была — Ева. Может, Нюша чувствовала?..»
«Эк меня раскачало! — спохватился Григорий. — Молодость вспомнил. — Он вздохнул, уже иронизируя над собой: — А задела она тебя, витязь. Ох, задела!» — но, словно испугавшись чего-то, тотчас погасил усмешку и — наверное, в десятый раз — повторил:
— И все-таки нет — нет, Ева Архиповна! — твоего Гришеньки.
Проспект Металлургов, по которому он ходил туда-сюда, казался таким же бесконечным, как мысли. В нем тоже было прошлое и настоящее, удачи и неудачи. Он, проспект, вобрал в себя не только историю города, но — в какой-то мере — и историю страны. Вот первые простенькие дома. Они выросли в тот момент, когда взялись строить завод и когда нехватка чувствовалась во всем. Потом, уже победив фашистов, накопив уменье, силы и средства, возвели новые дома — может, слишком монументальные, тяжеловесные, но в них — сила и незыблемость. Дома эти прикрыли собой те, первые. Проспект стал уже, но величественней. В начале пятидесятых годов, как островки, выросли дома с «излишествами», проекты которых выполнены ленинградским институтом. Упрощенным коробкам последующего времени не нашлось места. Но все-таки они тут и там липли к торцам старых домов, оттеняя своеобразие проспекта.
Солнце уже спускалось к окоему, а жара все не спадала. Притомились и молочно-золотое небо, и листочки деревьев, и пестрые, в цвету, газоны. Даже асфальт размяк, источая тяжелый угарный газ. Григорий снял фуражку, потер платком мокрый лоб: «А жена-то сказала: будем делить тебя…» В шутку, конечно, но… неприятные слова! В душе такой осадок, будто она изменила ему. «Что ж ты себе возьмешь, женушка?» Вроде тем же игривым тоном жена отвечала: «Я возьму… твое сердце. Твои… глаза. И все, все». Григорий, теша этой придумкой самолюбие, улыбался минуту, другую, пока новая волна тревоги не захлестнула его: «Зачем она пришла? Медуница лазоревая…»
Григорий, не сознаваясь себе, боялся ее. Боялся возвращаться домой. Мысли о прошлом — о любви, о долгих мытарствах — это не что иное, как оттяжка времени. И фланирование по проспекту — оттяжка времени.
«Не хочешь видеть ее, позвони. Вот автомат. Скажи: убирайся-ка вон, гостюшка!» — обозлился Григорий на себя.
Но его тянуло и глянуть: что же она такое? теперь, когда улеглись страсти? в шестьдесят-то лет?
И еще одно, заветное, толкало Григория на встречу с Евланьюшкой. Давно, очень давно. С сорок третьего! Наши части тогда перешли в наступление. На одном из привалов Григорий увидел офицера. Вьющиеся волосы, смуглый цвет лица, большие черные глаза приковали его внимание. И в следующий миг он кинулся к офицеру — Рафаэль?! Оказалось, брат Хазарова, Он рассказал, что Рафаэля уже нет в живых — не выдержало сердце сумасшедшей нагрузки. Там, на привале, в короткой беседе Григорий узнал такое: анонимку на Рафаэля писала женщина. Это легко угадывалось по тексту. Причем женщина, очень хорошо его знавшая. Примерно с того момента, когда Рафаэль выступил против троцкистов в КИМе.
«Ева! — тогда еще мелькнула мысль. — Но как же? — сразу растерялся Григорий. — Ева за него готова в огонь и в воду. Она за него кому угодно глаза выцарапает…»
Теперь ему хотелось спросить: писала она письмо-донос? В таких делах, конечно, не признаю́тся. И все же он на что-то надеялся.
…Григорий открыл дверь и вошел с такой осторожностью, будто крался. Его не услышали. Из большой комнаты доносились возбужденные голоса женщин:
— А ты любишь Григория?
— Да можно ль жить, не любя?
— Ой, милая пташечка, канареечка-а!.. Да не трепала тебя, не утюжила жизнь капризная-а. Вот Гришеньки-то нет. А не тешит, не ласкает его другая голубушка коварная-а?..
— Что вы, Ева Архиповна! Гриша всегда со мной. А я — с ним. Мы доверяем друг другу. У него ж дел!.. Парторг факультета, председатель городского совета ветеранов Войны. Семнадцать раз выступал перед молодежью в прошлом месяце! Зимой — и того больше. Подрастают дети, хотят знать о войне.