Антонио в комнате не было, что не удивило: он писал мне, что по старомодной привычке встает ни свет ни заря.
Джинсы и футболка с длинными рукавами так и валялись с вечера в кресле. Одевшись, я прошлась по спальне, разминаясь от сна и стараясь не глядеть на разобранную постель, которая звала обратно и сулила самые медовые сны, которые бы компенсировали плохую ночь. Спала я беспокойно. Даже не спала, а находилась в какой-то странной, тягучей, как разогретая карамель, и быстро тающей дреме. Моему сну мешали звуки, которые издавал этот дом, словно страдающий бессонницей старик. Хотя мне казалось, что никого, кроме нас с Антонио, здесь быть не должно: укладываясь спать, я увидела в окно торопливо направляющуюся в сторону поселка домработницу Розу. Но дом, казавшийся днем тихим, ночью будто ожил и наполнился звуками. Какие-то стоны или вздохи, от которых я проснулась в первый раз и вначале подумала, что во сне стонет мой муж. Но нет, Антонио спал спокойно и бесшумно. Второй раз меня разбудил громкий стук упавшего тяжелого предмета, и, испугавшись, я еще долго лежала без сна. А под утро мне показалось, будто с тихим шумом приоткрылась дверь в нашу спальню и раздались тихие, крадущиеся шаги по направлению к кровати. Я не решилась открыть глаза, так и лежала, крепко зажмурившись, пока шаги не прошелестели обратно к двери. Недостатка в воображении у меня нет, а ночью, щедро подпитываемое темнотой и звуками, оно сорвало бы овации, если бы мне вздумалось обратить его в творчество. Представляя себе бог знает что, я пугливо жалась к спящему мужу, который впервые за непродолжительный период нашего знакомства стал мне по-настоящему родным и близким лишь потому, что вот так, обнимая его, я могла разделить с ним свои страхи. Между нами в эту ночь ничего не было: Антонио благородно решил дать мне отдохнуть с дороги и выспаться. Знал бы он, что за эту ночь я устала так, как не уставала за полный рабочий день.
Я приняла душ, переоделась в чистые джинсы и футболку и после этого спустилась в столовую, откуда доносилось позвякивание посуды.
– Ола! – жизнерадостно поздоровалась я с Розой, которая расставляла в навесном кухонном шкафчике тарелки. Женщина, не оборачиваясь ко мне, равнодушно бросила:
– Буэнос диас, сеньора.
Доброго дня. Слово «сеньора» она выдавила нехотя, будто я, по ее мнению, совершенно не заслуживала этого обращения.
Мне хотелось спросить у нее про Антонио, а также попросить завтрак, поскольку мой желудок проснулся и требовательно заурчал, но я не знала, как обратиться к ней. Мой словарный запас был слишком мал, однако заявить о голоде по-испански я могла. И также могла спросить о своем муже, но Роза, одним своим хмурым видом, говорившим о явном нежелании общаться, подводила черту под короткими фразами, изученными мной. Но все же я отважилась и сказала на испанском:
– Роза, ты красивая!
И улыбнулась ей как можно любезней, дабы заретушировать ложь льстивого комплимента. Роза отреагировала на комплимент снисходительной улыбкой и, наконец-то повернувшись ко мне, выжидающе уставилась на меня черными выпуклыми глазами. От ее взгляда мне снова стало не по себе, я еле удержалась от того, чтобы не опустить взгляд. Набравшись смелости, задала короткий вопрос на еще непривычном мне языке – где мой муж? И получила развернутый, довольно эмоциональный ответ, из которого, ясное дело, не поняла ни слова. Ну и как общаться? Я чуть не застонала от отчаяния, и на моем лице, видимо, отразилось такое страдание, что Роза, сжалившись, развела руками и выдала лаконичное:
– Но!
То ли не знает, где Антонио, то ли мой муж куда-то ушел, и это «но» означает, что его нет дома. Ладно, разберемся… Я вздохнула и сказала, что голодна.
– Кафе? – с ударением на последнем слоге спросила Роза. «Кафе»… Хочется ли мне кофе? Нет, я бы предпочла чай и большой бутерброд. Но домработница уже проворно плеснула в небольшую чашку темного, как деготь, кофе и щедро долила молока. Поставив чашку на небольшой подносик, она положила рядом два пакетика с сахаром и ложечку. Все. Забирай, сеньора, свой завтрак и проваливай. Она ничего мне не сказала, но я это поняла по выражению ее лица. И почему она меня так невзлюбила?
– Спасибо, Роза, – в отместку поблагодарила я ее по-русски и с подносиком в руках поплелась к себе наверх.
Кофе закончился слишком быстро, и в желудке вместо сытости образовалась еще большая пустота. Я посмотрела на свои наручные часы и вздохнула: до обеда часа два. Ну и что мне делать? И где, черт возьми, мой муж? Неужели он так просто ушел, не оставив Розе никаких инструкций насчет меня и какого-нибудь сообщения мне? Сомнительно! Но возобновлять попытку разговорить угрюмую домработницу совершенно не хотелось. Поэтому я порылась в сумке, вытащила учебник испанского и, почти бегом спустившись по лестнице, выскочила во двор. В поисках мужа, да и просто из любопытства, обошла дом кругом и увидела, что реставрационные работы все еще не закончены, но, похоже, пока приостановлены. Внутренний двор был завален строительными материалами, а сам дом с задней части, начиная от полуразрушенного козырька на уровне второго этажа и до самой крыши, закрыт строительной сеткой ярко-зеленого цвета. Под козырьком, видимо, раньше располагался другой выход, но сейчас дверной проем был заложен новыми, подобранными по цвету и форме «в тон» старыми камнями. Козырек пока остался, поскольку с него было удобно вести строительные работы. Антонио я не встретила и, усевшись на оставшийся с лета разложенный шезлонг возле бассейна, открыла учебник. Чтобы этот языковой вакуум, в который я попала, едва успев приехать, не свел меня с ума, я должна как можно быстрее овладеть испанским хотя бы до более-менее нормального разговорного уровня. Однако меня хватило на прочтение лишь двух новых уроков, после чего я, окончательно запутавшись в спряжениях глаголов, закрыла книгу и вытянулась в шезлонге, подставив незагорелое лицо теплому, но уже не обжигающему октябрьскому солнцу.