Но тут… тут нани вдруг ткнула себе в глаз сухим кулачком и стала отчаянно тереть его.
— Вай, что-то попало мне в глаз! Тьфу, будь оно неладно, наверное, какая-нибудь проклятая мошка. Вай, как больно! — бормотала она. — Как же я теперь буду из ружья целиться?..
И нани, не отнимая рук от глаз, терла их до тех пор, покуда они не покраснели и не начали слезиться по-настоящему.
— Нет, не мошка попала, а та самая птица, которую ты должна была подстрелить! — крикнул яланчи, громко ударив в бубен.
Последние его слова потонули в оглушительном хохоте сельчан. А лицо нани стало красное-красное, ну прямо как ее красная длинная сатиновая рубашка, которую она носила под зеленым трехполым архалуком.
Лишь один Грантик не участвовал в общем веселье. Он стоял, исподлобья сердито уставившись на нани…
Тут Мец-Майрик повернулась к пахлевану, сидевшему на веревке, свесив ноги в одну сторону, и крикнула:
— Ну, сынок, покажи-ка еще что-нибудь, и мы разойдемся по домам.
— Да, да, покажи еще, на что ты способен, — поддержали ее голоса с задних рядов.
И все стали смотреть на приезжих циркачей. Сразу было видно, что Мец-Майрик и всем остальным стало немножечко жаль нани, и потому они сделали вид, что не замечают, как она смутилась.
Снова заиграли зурначи, и снова взвился в воздухе пахлеван, раздувая свои широченные атласные шаровары, то вскакивая на ноги, то с размаху боком опускаясь на канат. Когда же он поставил полный стакан воды на лоб и медленно, на ощупь пошел по веревке, не пролив ни одной капельки, восторгу нашему не было предела.
А потом яланчи с шутками и прибаутками обошел народ, собирая в переметную суму плату: яйца, сыр и связанных за ноги цыплят.
Солнце уже готовилось нырнуть за высокий хребет, и синеватые тени протянулись по равнине от ближних отрогов, когда пахлеваны стали собираться в путь.
Я шел рядом с Мец-Майрик, крепко держа ее за руку. Меня все еще распирало от гордости за недавний бабушкин триумф. По правде говоря, я не ожидал от нее такой прыти.
— Мец-Майрик, а жалко все-таки, что нани отказалась от спора. Вот было бы здорово, если бы ты подстрелила птицу на лету, а? Мы бы им всем показали.
— И хорошо, что она отказалась.
— Почему? — я даже придержал шаг от удивления.
— А потому, что нани права: в жизни я не держала в руках винтовки и не умею стрелять из нее.
Я резко остановился, бросив ее руку. Злость и досада вдруг переполнили меня:
— Зачем… Зачем, зачем ты сказала?
— А затем, чтобы нани не задирала передо мной нос. А то все время похваляется: она и стрелять умеет, и на медведя охотилась, и никого и ничего не боится… Э-э, да что тут говорить. Знаю я ее — никогда не рискнула бы чувалом пшеницы…
— Нет, — прервал я ее, топнув ногой. — Зачем ты рассказала об этом мне, мне… Зачем? Лучше бы я не знал!..
И в страшном горе я бросился прочь от Мец-Майрик, оставив ее растерянную на дороге.
— Геворг! Геворг! — услышал я вдогонку. — Вернись, вернись, тебе говорю!
Но я, не обращая внимания на ее зов, бежал, размазывая по лицу слезы…
В ту ночь я не вернулся к Мец-Майрик, а остался ночевать с Грантиком, у нани.
КАРАС
Все началось с этого треклятого глиняного кувшина, который нани, вычистив, выставила во двор просушиться, чтобы к вечеру засолить в нем перец, огурцы и все такое. Знаете, огромный такой — их у нас в Армении называют карасами — высотой с меня и с широким горлом, в которое, если захотеть, можно просунуть голову.
— Перец и огурцы, — сказала нани, легонько стукнув палкой по пузатому боку. — На зиму, — прибавила она, наклонив голову и с удовлетворением послушав мелодичный звон пустого караса, свидетельствующий, что он без единой трещинки. Потом, погрозив мне и моему брату Грантику палкой — на всякий случай — ушла.
Я пожал плечами. Жарища — ни дуновения ветерка. Ни у меня, ни у Грантика не было ни малейшего желания не то чтобы проказничать, но и двигаться.
— Привет! — сказал курчавый, как негр, Петрос, соседский мальчишка, возникнув рядом с нами как из-под земли. Его дом стоял за невысокой каменной оградой, отделяющей наши владения от их двора. Он всегда тут как тут, едва только бабушка уйдет со двора, — ух и боялся же он ее! — как, впрочем, и все окрестные мальчишки.
— Что это? — спросил он, кивнув на карас, прислоненный к каменной ограде.
Я промолчал, потому что терпеть не могу, когда задают праздные вопросы.
— Карас, — ответил Грантик.
— И у нас такой есть, — сказал Петрос. — Только в сто раз больше вашего.
Это у него такая привычка была: хвастаться. Если верить ему, все у них в сто раз лучше, больше и красивее.