Что я испытала? Сложно подобрать правильные слова, но я бы что угодно на свете отдала, чтобы никогда больше этого не испытывать. Но я понимала, что признаваться в этом ни в коем случае нельзя. Генчик после этого перестанет меня уважать, он и в сторону мою больше не посмотрит. Будет просто снисходительно здороваться, максимум спросит — как жизнь? Но больше никогда мы не будем сидеть вот так рядом, на лавочке, вечером, и больше никогда его прокуренная куртка не согреет моих плеч. Потому что небо — для него все. Он живет ради неба, и небо отражается в его глазах, даже когда он отъезжает от аэродрома на приличное расстояние.
— Это сложное чувство, — серьезно сказала я. — Я никогда раньше не испытывала ничего подобного.
Это, Это… — Я подбирала правильные слова, чтобы не показаться ему банальной.
Неожиданно мне вспомнилась Юка. Однажды мы с ней зарулили в уютную венскую кондитерскую, и Юка в виде исключения заказала себе большой кусок шоколадного торта. Видели бы вы, как она его ела. Стоит сидеть на диете годами, чтобы в один прекрасный день получить столько наслаждения от какого-то дурацкого торта. Она смаковала каждый кусочек, и губы её были перепачканы шоколадом. Она жмурилась от удовольствия, как кошка, разомлевшая на теплой батарее. Когда она доела последний кусочек, она облизнула губы и сказала — это было лучше, чем секс.
Не знаю, почему я об этом вспомнила именно в тот момент.
— Это было лучше, чем секс, — задумчиво глядя вдаль, сказала я.
— Лучше, чем секс? — рассмеялся он. — Надо же, как ты красиво сказала. Никогда не слышал такого раньше. — Он посмотрел на меня внимательнее обычного. — А я ведь всегда догадывался, что ты из наших, Настена.
Настена… Я улыбнулась. Мне понравилось, что он так меня назвал.
— Из ваших? Из кого это из ваших.
— Ты притворяешься недотрогой, не общаешься ни с кем. А сама дашь сто очков вперед любому. Есть в тебе что-то… Отчаяние. Храбрость.
Отчаяние? Храбрость? У меня? Конечно, мне было приятно все это слышать. Но в то же время неловко за то, что он разглядел во мне качества, которыми я вовсе не обладаю.
— В самолете, перед нашим прыжком, он произнес это так торжественно, словно наш совместный прыжок, был чем-то вроде нашего общего ребенка, — я, признаюсь, смотрел на твое лицо.
— Правда?
— Да. И я увидел в тебе что-то новое. Ты была такой красавицей, Настенька.
Настенька … Звучит, пожалуй, даже ещё лучше, чем Настена, подумала мимоходом я. Как бы мне хотелось, чтобы он называл меня так всегда.
— Что-то было в твоих глазах… Ты словно в омут бросалась.
«Я и бросалась в омут, — подумала я. — Для тебя выйти из самолета — это все равно что из трамвая выйти. А для меня это самоубийство в миниатюре».
— И что теперь? — спросил вдруг он, влажно глядя мне в глаза.
— Что теперь? Если бы мы были главными героями романтического сопливого фильма, то теперь ты должен бы меня поцеловать, Генчик. Под мелодию в стиле соул сплелись бы наши руки и на фоне наших силуэтов на экране появилась бы надпись — the end. Зрители обрыдались бы, я тебе гарантирую. Но поскольку мы не в кино, а живые, на аэродромной лавочке сидим, то даже не знаю, что тебе ответить на этот философский вопрос — что теперь?
— Я имею в виду твои прыжки. Что ты собираешься делать?
— Мои прыжки? Но я вовсе не собираюсь…
— Понимаю, — перебил он. — Это дорого. Но все можно уладить, было бы желание.
— Я вовсе не уверена, что для этого подхожу.
— А я уверен, что подходишь. Ты гибкая. Ты смелая. И потом, если ты начнешь прыгать, то на аэродроме будет одной красавицей больше.
— Ты и правда считаешь меня красавицей? — вырвалось у меня. Я тут же прикусила язык, я же прекрасно знаю, что ничего подобного говорить мужчинам нельзя. С мужчинами надо держаться уверенно, так, словно они тебе чего-то должны. А не выпрашивать комплименты.
— Все считают тебя красавицей, — серьезно сказал он, — и знаешь почему?
— Почему? — почти прошептала я.
— Потому что ты красавица и есть! — Он вдруг наклонился к моему лицу и чмокнул меня в висок. Ничего эротического в этом поцелуе не было, но все равно я покраснела. — И не слушай ты эту Лику!
— Юку? — переспросила я. Я всегда не могла понять, почему Гена так не любит Юку.
— Лику, — мягко поправил он. — Что за имечко ты дурацкое ей придумала, Юка… Она на тебя дурно влияет.
— Почему ты так считаешь?
— Да потому что она держит тебя за свою фрейлину! — воскликнул он. — Она считает, что все вокруг ей должны. А ты — в первую очередь. Неужели ты не видела, как её раздражал твой энтузиазм, когда ты только приземлилась?