Генчик стал приходить реже.
Иногда я просила у Аннет её мобильный телефон и набирала его номер.
— Привет, Настюха! — весело говорил он.
Мне не нравилось, что он стал называть меня Настюхой. Раньше он называл меня Настеной или Настенькой.
— Когда тебя выпишут?
— Не раньше чем через три недели.
— Ясненько. Давай выздоравливай скорее. Здесь, на аэродроме, так весело! Ты собираешься прыгать зимой?
— Если разрешит врач.
— Плюнь на то, что скажет врач. Все врачи — жуткие перестраховщики. Знаешь, а я однажды прыгал в гипсе.
— Поздравляю!
— А ещё я знаю одного парня! Он при приземлении сломал руку. А не прыгать он не мог. И вот он прыгал тандем прямо с загипсованной рукой. С тех пор к нему приклеилось прозвище — пистолет… О, Киса передает тебе привет!
— Ей тоже передай… Гена, ты что-то давно не заходил…
— Настюха, да понимаешь, то одно, то другое. Октябрь такой теплый, я прыгаю в Тушино почти каждый день. Днём работа, вечером прыжки. В выходные — тоже прыжки. Ну когда мне выбраться? Лучше ты побыстрее выздоравливай и приезжай! Договорились?
— Хорошо. — вздохнула я. — Пока.
Больше я Генчику не звонила. И перестала красить ресницы по утрам. Я поняла, что он больше не придёт. Хотя я всегда была из породы надеющихся на лучшее.
Но здесь было ясно — не придет, и всё. Без вариантов.
А через несколько дней я узнала и причину, по которой Генчик стал называть меня Настюхой, а не Настёной.
Об этом рассказала мне Юка.
Юка по-прежнему приходила каждый день, обвешанная ресторанными пакетиками. Она не пыталась со мной заговорить. Я её ждала. Мне было бы грустно, если бы в один прекрасный день Юка не пришла. Когда она появлялась в палате, я демонстративно отворачивалась к стене. Я знала, что она на меня смотрит. И мне это было приятно.
Я знала, что она несколько минут постоит возле моей постели, а потом уйдет, кивнув на прощание Аннет.
Но однажды Юка не ушла.
Она придвинула поближе к моей постели шаткий больничный стул и уселась на него нога на ногу.
— Ты так и будешь молчать? — насмешливо сказала она.
— Так и буду, — буркнула я, но все-таки повернулась.
— Ты никогда не задумывалась об умении прощать?
— Есть вещи, простить которые сложно.
— Сложно, но возможно ведь?
Я промолчала. Попробовала опять отвернуться к стене — там висел плакат с парашютистами, которые принес мне кто-то из аэродромных визитеров. На плакате улыбающийся парашютист в ярко-желтом комбинезоне показывал в камеру язык. Мне нравилось на него смотреть.
Юка взяла меня за подбородок и развернула мое лицо к себе.
— Что, я не заслуживаю даже того, чтобы меня выслушали?
— Хорошо, говори.
— Я была не права. Не права, что сказала тебе такое перед прыжком.
— Ты должна была сказать раньше.
— А зачем? У тебя так все хорошо складывалось, зачем тебе нужна была лишняя ревность? Мне не хотелось причинять тебе боль. Если бы у меня был с ним роман, я бы сказала. А так, один ничего не значащий трах…
Я передернулась, как от сквозняка.
Я уже успела об этом забыть. Но как только Юка заговорила, вновь представила себе, как она извивается в его объятиях. И у нее, надо полагать, нет жировых валиков на талии.
— Ничего не значащий трах, — повторила она, глядя в окно, на голые ветки деревьев. — Между прочим, скажу я тебе, любовник он никакой.
— Замолчи. Уходи. А то я сейчас закричу.
— Да брось ты. — Она потрепала меня по руке. — Может быть, ты и права. Может быть, тогда он был просто пьян. Может быть, со мной он трахался, а тебя любил, поэтому мне так и показалось? Факт в том, что это совсем не важно.
— Для меня тоже. Знаешь, Юка, он больше ко мне не приходит. Кажется, это все.
— Ну и слава Богу! — вдруг почти весело воскликнула она.
— Что ты говоришь?
— Потому что состоялась только первая часть нашего с тобой разговора. Теперь перейду ко второй. У Генчика новая девка.
— Что? — я дернулась, забыв о том, что мне нельзя вставать, но Юка ловко удержала меня на месте.
— Да. Хорошо, что об этом говорю тебе я, твоя подруга.
Я вовсе не была уверена в том, что это действительно хорошо.
— Парашютистка? — ревниво поинтересовалась я.
— Еще бы.
— Кто бы сомневался…
Тут бы мне стоило расплакаться, тем более и подслушивающая Аннет протянула мне упаковку бумажных носовых платочков. Но я вдруг поняла, что плакать не могу. Мне даже страшно стало, потому что в тот момент я была уверена, что расплакаться мне больше не удастся никогда. И что это за жизнь — без слез?