Юка потрясающе выглядела.
Я часто вспоминаю её такой, какой она вошла палату в тот вечер — на ней были туфли на огромных каблуках. Белая распахнутая шубка из искусственного меха — в ней Юка была похожа на Снегурочку. Под шубкой у неё оказалось красное, как советское знамя, платье. Темные тонкие колготки, массивный серебряный браслет. В другой раз я сказала бы ей — опять ты в мини, придатки застудишь, сумасшедшая.
Но я промолчала.
И даже не сказала, что она хорошо выглядит.
Но Юка ничего не заметила, она с размаху плюхнулась на стул. От нее пахло вином. Её глаза блестели.
— Настька-а! — рассмеялась она. — Я так за тебя рада!
— Это хорошо. Где ты была?
— Да так, ничего особенного. Ходила весь день по магазинам. Ничего не купила, только время потеряла.
— Да?
— А что это ты такая странная? — заметила она.
— Да так. Ко мне приходила Дюймовочка.
— А, эта дура, — поскучнела Юка. — Она относится к тому типу женщин, который я ненавижу больше всего. То есть, если честно, я женщин всех не люблю… Ну, может быть, кроме тебя. — Она перегнулась через низкий больничный столик и чмокнула меня в губы. — Но таких, как Дюймовочка, я просто убить готова!
— За что же?
— Да ты на неё посмотри! — вскричала Юка. — Она же как будто фарфоровая! Сюси-пуси, кудряшки, голубые глазки, детский голосок.
— Она же не виновата, что у нее такой голосок.
— А я не виновата, что её ненавижу! — строптиво возразила Юка. — Не могу с собой ничего поделать! Когда я её вижу, мне хочется её толкнуть! Чтобы на задницу шлёпнулась.
— Она мне рассказывала об аэродроме.
Мне не хотелось сказать Юке прямо — я, мол, знаю. что вы с Генчиком… Ну и так далее.
Я ждала, когда она сама догадается. Мне хотелось, чтобы она поняла. Хотелось видеть, как она покраснеет, как будут бегать по сторонам её глазки, как она начнёт суетливо оправдываться, как, может быть, заплачет… То есть я знала, что Юка вообще никогда не плачет, это была просто фантазия… Мне было бы приятно видеть, как слёзы изуродуют её лицо именно в тот момент, когда она кажется мне наиболее хорошенькой.
— Да, она в последнее время часто таскается на аэродром, — невозмутимо подтвердила Юка, скидывая белоснежную шубку прямо на пол.
Я поморщилась — меня всегда раздражало её пренебрежительное отношение к вещам. Юка совсем не заболилась о своем гардеробе. У неё даже, кажется, не было стиральной машинки. Если бы у меня 6ыло столько красивых вещей, сколько у неё, я относилась бы к ним совершенно по-другому.
— И об аэродромной жизни она много чего рассказала.
— Могла бы все спросить у меня, если тебе так интересна аэродромная жизнь, — фыркнула она.
Юка вела себя так нагло, что я даже на секунду не без некоторой надежды подумала, что, может быть, Дюймовочка и правда что-то недопоняла.
— И ещё она мне сказала, — я нервно сглотнула. — Про тебя… И Генчика…
— А, я так и знала. Вот почему у тебя такой кислый вид, — почти весело резюмировала она. — Ладно, буду вещи твои складывать.
— Подожди, ты что, не хочешь объяснить?
— А зачем? — Юка спокойно на меня посмотрела. — Зачем объяснять, если Дюймовочка уже и так тебе все рассказала.
— Хочешь сказать, что она сказала правду?
— Да.
Юка положила на стол массивную открытую сумку и принялась складывать в неё мои вещи. Первыми в сумку отправились грязные простыни, затем книги и кассеты. Она казалась спокойной и даже, кажется, что-то себе под нос напевала.
— «Да» — и это все?
Я застегнула на животе ремни корсета и встала с кровати Трудно быть гордой, когда тебе даже сложно встать с кровати. Сидеть мне было нельзя ни под каким предлогом. Поэтому для того, чтобы подняться с кровати, мне сначала надо было встать на четвереньки, а потом осторожно спустить ногу на пол.
— А что ещё ты хотела бы услышать?
Она все-таки немного нервничала. Когда Юка нервничала, она всегда казалась надменной.
— Тебе интересно, в какой позе мы трахались? Обсуждали ли тебя? Почему я такая сука? Что именно? Ты спрашивай, не стесняйся.
— Как же ты можешь так…
— Как?
— Беспринципно. — Я отвернулась, не выдержав её взгляда.
Почему она поступила подло, а стыдно было мне. Почему так?
— Дура ты!
Юка швырнула в сумку стопку тарелок, жалобный звон свидетельствовал о том, что тарелки, как им и было положено, разбились, и теперь мне придётся выгребать из сумки стекло.