В ходе этого второго раунда переговоров Риббентроп, опираясь на помощь Гауса и предъявляя принесенные с собой карты, которые имели отношение к разделу Польши, но которые, впрочем, не отличались точностью, изложил Сталину и Молотову немецкие предложения относительно предлагаемых договоренностей. Эти предложения обсуждались в последовательности составных частей пакта — договора о ненападении и дополнительного протокола.
1. В отношении пакта о ненападении как такового совместная итоговая редакция текста не представила «никаких трудностей, поскольку Гитлер в принципе уже принял советский проект»[1228]. В некоторых пунктах, однако, обращало на себя внимание примечательное расхождение в позициях[1229]: Риббентроп сначала включил в преамбулу переработанного Гаусом советского проекта договора «одну весьма далеко идущую по содержанию фразу относительно дружественного характера германо-русских отношений»[1230], в которой «в восторженных и высокопарных выражениях превозносилась только что возникшая германо-русская дружба»[1231]. Сталин отверг эти формулировки, сопроводив свое возражение замечанием: «Не кажется ли Вам, что мы должны больше считаться с общественным мнением в наших странах? Годами мы поливали грязью друг друга. И теперь вдруг все должно быть забыто, как будто и не существовало? Подобные вещи не проходят так быстро. Мы — и я думаю, что это относится также к германскому правительству, — должны с большей осмотрительностью информировать наши народы о перемене, происшедшей в отношениях между двумя нашими странами»[1232].
Риббентроп отказался от цветистой части преамбулы, и стороны сошлись на первоначальном тексте советского предложения с одним характерным отклонением: вместо советской формулировки, гласившей, что правительства двух стран, «руководимые желанием укрепления дела мира между народами...», появились слова: «...руководимые желанием укрепления дел мира между СССР и Германией». Это означало, что обещание укрепить «дело мира между народами» в намечаемом союзе с Россией, создаваемом для войны против Польши и западных держав, превысило способность Риббентропа к идеологической мимикрии. Теперь для советской стороны исчезла насущная потребность в сохранении исходной формулы: проект договора возник с учетом предпосылки, что двусторонний пакт о ненападении с Германией наряду с системой трехстороннего (военного) пакта мог бы стать средством совместной защиты от агрессии, в том числе и агрессии против малых народов. Переговоры показали Сталину, что Германия, с одной стороны, стремилась полностью связать его по рукам, а с другой по-видимому, действительно была готова идти навстречу Советскому Союзу во всех существенных вопросах, обеспечивающих полную безопасность его границ, и даже принести ему в жертву гораздо больше, чем он вообще мог себе представить. Не исключено, что кажущиеся благодеяния, даруемые двусторонним союзом с щедрым агрессором, начали постепенно вытеснять мечты о совместном сопротивлении миролюбивых народов агрессору.
Статья I (заявление об отказе от применения силы) германо-советского пакта о ненападении содержала обязательство «воздерживаться от всякого насилия, от всякого агрессивного действия и всякого нападения в отношении друг друга как отдельно, так и совместно с другими державами». По своему содержанию она совпадала со Статьей I советского проекта.
В Статье II (нейтралитет) была принята формулировка, отличная от формулировки советского проекта договора: если в советском проекте соблюдение нейтралитета имело предпосылкой ситуацию, при которой другая сторона окажется «объектом насилия или нападения со стороны третьей державы», то окончательный текст договора содержит лишь условие, что она должна стать «объектом военных действий со стороны третьей державы». Здесь германской стороне удалось настоять на формулировке, которая игнорировала вопрос о том, кто является инициатором «военных действий», и в которой квалификация любых «действий» других государств как просто «военных» лишала их объективного определения (насильственный акт, нападение) и тем самым передавала такое определение на усмотрение заинтересованной стороны. В этой формулировке особенно явственно отразилась особенность этого «соглашения о нейтралитете», которое должно было действовать независимо от характера войны.
1232