Статья III советского проекта (вопрос о консультациях) была по желанию германской стороны[1233] разделена на две статьи —III и V. Первая из них была больше соотнесена с ситуацией войны, а вторая—с ситуацией мира: Статья III пакта о ненападении определяла, что «Правительства обеих Договаривающихся Сторон останутся в будущем в контакте друг с другом для консультации, чтобы информировать друг друга о вопросах, затрагивающих их общие интересы». Консультации здесь не ограничивались, как это предлагалось в советском проекте, случаями «споров или конфликтов». Они должны были быть постоянными и потому служить предотвращению взаимного ущемления интересов в момент военной экспансии.
Статья эта учитывала также (и прежде всего) пожелание Гитлера, чтобы Советский Союз ни под каким видом — например, на основании своих прежних договорных обязательств в отношении Польши или Франции — не оказался втянутым в той или иной форме в предстоящий конфликт. Ему нужен был инструмент для оказания перманентного воздействия на своего нового союзника, в вассальной верности которого он еще не был уверен, и при необходимости установления мелочной опеки над ним. (Выражением этой заинтересованности Гитлера явились упорное настаивание германской стороны на направлении в Берлин советской военной миссии и на аккредитации нового советского полпреда в Германии Шкварцева в последние дни перед нападением на Польшу. Во время польской кампании эта возможность постоянных консультаций принесла Гитлеру свои самые благоприятные плоды: одним из результатов было дружественное, лишенное всяких трений соприкосновение соединений вермахта и Советской Армии в центре Польши. В ходе дальнейшей германской экспансии, в частности на Балканах, обязательство консультироваться — о чем неустанно заявляло Москве германское посольство — стало все чаще нарушаться и в конце концов полностью игнорироваться.)
Учреждение арбитражных комиссий, предусматривавшееся советским проектом пакта о ненападении для устранения споров и конфликтов, применительно к случаю, который для Гитлера был единственно определяющим при принятии им решения пойти на заключение этого пакта, а именно к casus belli, представлялось слишком громоздким и нерациональным с точки зрения затрат времени методом. Поэтому данное предложение нашло отражение в Статье V и было явно предусмотрено для решения таких «споров или конфликтов», которые не поддавались разрешению в рамках текущих консультаций, но непосредственно не мешали желательному ходу (военных) событий. На деле статья эта так и осталась «неработающей».
Новой была Статья IV. В ней нашло свое воплощение стремление германской стороны нейтрализовать СССР[1234]. Статья эта определяла, что ни одна из договаривающихся сторон «не будет участвовать в какой-нибудь группировке держав, которая прямо или косвенно направлена против другой стороны». Формально она представляла собой дублирование содержащегося в Статье I заявления об отказе от применения силы. В «200-процентной безопасности», жажда которой сквозила в данной статье, на сей раз была заинтересована германская сторона: за этим стремлением добиться недвусмысленно односторонней советской ориентации стояла неуверенность Гитлера и Риббентропа в том, что Советское правительство, как неоднократно заявлялось, не рассматривает подготовленный к подписанию договор всего лишь как двусторонний оборонительный союз, как один из компонентов глобальной стратегии безопасности, которая включала бы также другие концепции, а именно концепции, предполагающие существование и многосторонних оборонительных союзов. Гитлер полагал, что, заручившись подписью под этой статьей Молотова, он обеспечит прорыв любого кольца «окружения» вокруг Германии, — кольца, к числу создателей которого прямо или косвенно принадлежал бы и Советский Союз.
В двух аспектах эта статья не принесла Гитлеру никакой выгоды. С одной стороны, содержавшееся в ней определение окончательно наложило на Германию ограничения в ее отношениях с Японией — ее союзником и инструментом окружения СССР с востока. Антикоминтерновский пакт как группировка, непосредственно направленная против Советского Союза, утратил свою сил у и, как заметил с веселой расслабленностью во время последовавшего за подписанием пакта обмена тостами Сталин, растаял вопреки стараниям лондонского Сити. С другой стороны, советское представление о чисто оборонительном характере потенциальных антигитлеровских союзов, несмотря на чрезвычайно широкое формулирование этой статьи, в сомнительном случае могло выдержать упрек в косвенной или прямой конфронтации с Германией. Правда, Советское правительство, учитывая особый характер психологического состояния и военно-политической ориентации своего опасного партнера, на протяжении всего периода существования этого пакта сознательно не прибегало к подобной интерпретации. (Так, например, советско-югославский договор о дружбе от апреля 1941 г.не означал— как подчеркивал германский посол в Москве в докладе Гитлеру[1235] — создания направленной против Германии группировки, а представлял собой форму декларирования советских интересов на Балканах, к которой Советский Союз прибег при соблюдении предусмотренного в пакте о ненападении обязательства относительно проведения консультаций.)
1233
В разговоре с послом Россо Риббентроп особо указал на этот пункт и подчеркнул характер пакта как «договора о ненападении и консультациях». См.: Россо-Чиано, 25 августа 1939 г. (DDI, 8, XIII, п. 282, р. 181-184).
1234
Эту новую редакцию Россо считал при сложившихся условиях особенно важной, «поскольку она предоставляет Германии гарантии в том, что СССР не примкнет ни к какой политике изоляции» (DDI, 8, XIII, п. 282, р. 183).
1235
Запись посла Шуленбурга о разговоре с Гитлером 28 апреля 1941 г. (ADAP, D, XII.2, Nr. 423, S. 555).