В глазах Сталина и Молотова теперь, после того как они получили представление о характере этого дополнительного протокола и дали на него свое согласие, судьба предложенного ими постскриптума уже перестала выглядеть важной, поскольку они ведь, поставив советскую подпись, косвенным образом поддержали германские планы «территориториально-политического переустройства», характер, масштабы и последствия которого были им еще неведомы. Сверх того шок, вызванный в мире подписанием пакта, был достаточно сильным, и обуреваемые мрачными предчувствиями массы людей, особенно в лимитрофах, ужена протяжении многих дней жаждали узнать о секретных территориальных сделках со всеми вытекающими отсюда нарушениями международно-правовых норм[1239]. В таких условиях подписавшие пакт стороны не хотел и дополнительно накалять атмосферу. На деле же отказ от постскриптума явился устранением правовой основы договора[1240].
2. В результате секретный дополнительный протокол принял форму отдельного договорного текста, который, хотя и имел в преамбуле указания на его соотнесенность с пактом о ненападении, с точки зрения содержания и права не был связан с последним. В нем лишь значилось, что нижеподписавшиеся уполномоченные обеих сторон «при подписании договора о ненападении... обсудили в строго конфиденциальном порядке вопрос о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе. Это обсуждение привело к нижеследующему результату...» В такой формулировке секретный дополнительный протокол не стал, как того желала советская сторона, «органической» или «составной частью» договора, а явился приложением к специально подписанному для данной цели соглашению, содержавшим директивы относительно третьих стран и представлявшим, таким образом, угрозу суверенитету свободных государств, что заключало в себе корни его недействительности. Вследствие этого его справедливо называют «юридически неправовой акцией», «акцией, обусловленной не правом», а «по форме и существу акцией, обусловленной силой» правящих[1241].
Этот факт, возможно, явился причиной того, что Сталин, как известно, не познакомил с этим документом ни членов Политбюро, ни кого-то из народных комиссаров либо партийных и государственных функционеров, не подумав также о его ратификации. Секретный дополнительный протокол в отличие от пакта о ненападении не обсуждался ни Верховным Советом, ни правительством. Он никогда не был ратифицирован и уже по этой конституционно-правовой причине оставался недействительным. Его международно-правовая, а также в узком смысле юридическая беспочвенность вытекает также из характера приведения его в действие. «Наряду с пактом о ненападении, — заявил на Нюрнбергском процессе Фридрих Гауе, ретроспективно приоткрывая завесу над этой до тех пор неизвестной частью комплекса договоренностей, — длительное время велись переговоры об особом секретном документе... содержанием которого явилось разграничение сфер интересов двух держав в расположенной между ними части европейской территории»[1242]. Как автор текста этого секретного документа Гаус мог в особой степени помочь в его реконструкции[1243].
Если пакт о ненападении, несмотря на определенные отклонения, еще не выходил за рамки традиционных договоров такого рода, то секретный дополнительный протокол носил характер, явно противоречащий пакту Келлога — Бриана. Всякий, кому довелось увидеть этот документ, должен был в полной мере осознавать его характер. Так, статс-секретарь фон Вайцзеккер осознал, что речь шла «об очень важном и далеко идущем секретном дополнительном протоколе к заключенному тогда пакту о ненападении. Значение этого документа было потому столь велико, что он касался разграничения сфер интересов, проводя черту между теми территориями, которые при данных обстоятельствах должны принадлежать к советско-русской сфере, и теми регионами, которые в таком случае должны были войти в германскую сферу»[1244]. Этими обстоятельствами в представлении германской стороны были война, порабощение и разрушение традиционного, основанного на версальской системе политического, территориально-административного и даже социального и этнического строя в расположенных «между Балтийским и Черным морями» государствах Северной, Восточной и Юго-Восточной Европы.
1239
См., в частности, доклад Крамера-Мелленберга, направленный в германское министерство иностранных дел 12 августа 1939 г., где говорилось: «В Польше ведь совершенно точно знают, каковы намерения Берлина. Считают, что намерения эти сводятся к полному расчленению Польши... Утверждают, что в Берлине намереваются установить новую границу по дуге, которая пройдет от Восточной Пруссии через район Варшавы к Верхней Силезии; кроме того, объектами германских пожеланий являются Галиция... и... Тешин. Остальные польские территории немцы якобы готовы передать России... (ADAP, D, VII, Nr. 42, S. 32).
1240
См.:
1241
Интервью А. Яковлева газете «Правда» 18 августа 1989 г., а также «сообщение Комиссии по политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 года» («Правда», 24 декабря 1989 г.).
1243
Geheimes Zusatzprotokoll, in: ADAP, D, VII, Nr. 229, S. 206-207. В западной историографии никогда не было сомнения в аутентичности этого документа. Независимо от источниковедческой методологии аутентичность дополнительного протокола подтверждается уже самой историей документа. Договор и дополнительный протокол были составлены на немецком и русском языках, причем были подписаны как немецкий, так и русский тексты. Секретный дополнительный протокол был изготовлен «только в двух экземплярах. Один из них был после подписания 23 августа 1939 г. оставлен в Москве, а другой Риббентроп привез в Берлин» (д-р Зайдль, в: Prozeß, X, S. 215f.). Применительно к дополнительному протоколу обе стороны соблюдали условие строжайшей секретности. Это условие было предметом самого протокола. В Берлине немецкий экземпляр хранился в особом месте в канцелярии Риббентропа. Он находился в «особым образом опечатанном конверте, который в соответствии с предписанием хранился с соблюдением особой секретности» (высказывание секретарши Риббентропа Бланк, in: Prozeß, X, S. 217f.). О существовании протокола известно было только лицам из ближайшего окружения Риббентропа. Статс-секретарь фон Вайцзеккер, по его признанию, видел «фотокопию, а возможно, даже оригинал документа Один экземпляр — это была фотокопия — я держал в своем личном сейфе» (Prozeß, XI, S. 318). Шла ли речь об одной-единственной или нескольких копиях и были ли они изготовлены по желанию или с ведома Риббентропа, неизвестно.
В течение 1943-1944 годов этот протокол вместе с другими документами канцелярии Риббентропа был микрофильмирован, а весной 1945 г. по соображениям безопасности был перевезен в имение Шенберг, что в Тюрингии. В последние дни войны по приказу из Берлина значительная часть перевезенных документов была сожжена. Войскам западных союзников удалось спасти часть этого важного архива и вывезти в безопасное место. Однако секретного дополнительного протокола к пакту о ненападении среди них не оказалось. Зато представитель рейхсминистерства иностранных дел Карл фон Леш смог указать руководителю британской группы по выявлению документов германского внешнеполитического ведомства то место, где он в свое время зарыл пленку, на которую были пересняты документы канцелярии Риббентропа. Пленка немного пострадала от воздействия сырости, но среди примерно 10 тысяч фотокопий листов прочих важных документов на ней сохранилась и фотокопия секретного дополнительного протокола к пакту о ненападении. По убеждению проф. Джорджа О. Кента, принявшего тогда фоторолик из рук фон Леша и в последующие годы, опираясь на него, издавшего труд «Документы германской внешней политики», «фотопленка удостоверяет подлинность протокола более четко, чем подразумеваемый оригинал. Протокол был заснят наряду со многими другими документами, достоверность которых не вызывает сомнения. И было бы труднее подделать всю пленку, нежели один документ» («Ньюсдей», 9 сентября 1988 г., с. 89).
Сверх того сохранились оригиналы относящихся к переговорам Риббентропа документов германского посольства в Москве, которые не вызывающим никакого сомнения образом подтверждают факт существования дополнительного секретного протокола. Так, посол Шуленбург вечером 25 августа 1939 г. в телеграмме № 217 сообщал в министерство иностранных дел, что Молотов в этот вечер пригласил его к себе и заявил, «что из-за большой поспешности, с которой составлялся секретный дополнительный протокол, в его текст вкралась одна неясность. В конце первого абзаца пункта 2 (два) в соответствии с проведенными... (переговорами. —
Вдобавок Риббентроп 25 августа продиктовал сопровожденную пометкой «срочно» телеграмму №213, которая на следующий день поступила в посольство и в которой забывчивый визитер еще раз указал «на то, что подписанный 23 августа (sic!) секретный дополнительный протокол вместе со всеми имеющимися черновиками должен держаться в строжайшем секрете. Все тамошние чиновники и служащие, которые уже осведомлены о его существовании, должны дать и скрепить личными подписями обещание соблюдения тайны. Прочие сотрудники не должны получать решительно никаких сведений о существовании документа и его содержании...» (ADAP, D, VII, Nr. 309, S. 264f.). В политическом архиве министерства иностранных дел под № 644/254850 имеется документ, который содержит датированные 27 августа 1939 г. письменные обязательства сотрудников посольства соблюдать строжайшую тайну в отношении этого документа (ADAP, D, VII, Nr. 309, Anm. 2).
1244
Высказывания Вайцзеккера (Prozeß, XI, S. 317). Попытки оправдать Риббентропа, как они предпринимаются, например, Филиппом Фабри, заявляющим, что «более чем сомнительно, что Риббентроп, подписывая дополнительный протокол, подозревал обо всем этом»