В Финляндии эта экспансия ему не удалась, а точнее, как показал советско-финляндский договор от весны 1940 г., удалась лишь в очень ограниченной степени. Но зато она оказалась успешной в Прибалтийских государствах и в Бессарабии. 15 июня 1940 г. Красная Армия вступила в Литву, а 17-го — в Эстонию и Латвию, причем здесь — в отличие от экспансии германского вермахта — была соблюдена хотя бы видимость референдума, дабы представить мировой общественности ввод войск как акцию, по своему характеру сугубо демократическую и социалистическую[1267]. А 29 июня 1940 г. генерал Жуков, до этого проявивший себя на Дальнем Востоке, в тоге «освободителя молдавских, русских и украинских братьев» вступил в Бессарабию с целью овладения территориями до Дуная и Прута, уступленными Россией в рамках версальской системы.
То, что Сталин этим одновременно создал для своей Красной Армии выдвинутый далеко вперед гласис, призванный обезопасить от ожидаемой германской агрессии, относится к другому разряду фактов и затрагивает вопрос о преимуществах и недостатках экстенсивной (ориентированной на обеспечение территории) и интенсивной (ориентированной на обеспечение границ) концепций безопасности — вопрос, который уже был поднят ранее, но ответ на который здесь не может быть дан.
Однако парадоксальность этого соглашения состояла в том, что оно было дорого Сталину в той мере, в какой он смог пожать неожиданно подвалившие ему плоды. И точно в такой же мере оно казалось Гитлеру подозрительным и тормозящим дело[1268]. В том же ускоренном ритме, в каком Сталин на протяжении всего периода овладения отходившими к его сфере интересов территориями вплоть до первых недель июня 1941 г. стал давать все большие и, наконец, до избыточности полные доказательства своей политики умиротворения, у Гитлера нарастали недоверие, раздражение и жажда стать единственным и исключительным обладателем этих огромных «пространств». В этой «любви-ненависти», которой были отмечены их отношения, у Гитлера, росло желание унизить Сталина и выключить его из игры. В итоге стала вырисовываться перспектива пересечения их путей.
Подписание
К моменту подписания пакта Гитлер еще не полностью «обвел» Сталина «вокруг пальца»[1269]. Этот последний — несмотря на эйфорию Риббентропа, которая после его возвращения в посольство распространилась на всю его свиту[1270], — оставался трезвым и спокойным. Более того, «хозяин Кремля» стал даже несколько более любезным: он выглядел теперь победителем в этой поначалу столь неравной игре и излучал вновь обретенную — за признанной за ним демаркационной линией — безопасность. Между тем стиль этой встречи по-прежнему оставался явно далеким от характера государственного акта (картина изменилась лишь при заключении договора о границе и дружбе от 28 сентября 1939 г.). Сначала Сталин дал ясно понять, что речь идет, говоря словами Хильгера о браке не «по любви», а «по расчету»[1271] — толкование, которое с обнародованием текста пакта о ненападении в «Правде» от 24 августа 1939 г. получило широкое распространение в стране и оставалось в силе на протяжении всего периода его действия. Оно прозвучало уже в опубликованном на страницах «Правды» коммюнике от 24 августа[1272] и — что осталось не замеченным многими интерпретаторами — в речи Молотова на внеочередной четвертой сессии Верховного Совета СССР, созванной для ратификации договора 31 августа 1939 г.[1273] А после разрыва немецкой стороной германо-советского союза толкование это позволило Сталину дать в драматической речи по радио от 3 июля 1941 г. в определенной мере достоверное разъяснение по поводу заключения пакта 1939 г. и тем самым одновременно восстановить преемственность своей прежней внешнеполитической концепции и концепции союзов[1274].
Чисто прагматический характер пакта отчетливее всего проявился в эти ночные и утренние часы 24 августа 1939 г. в том, что советские хозяева даже церемонию подписания договора провели не в подобающем случаю зале и не в присутствии сколько-нибудь широкого круга лиц. Более того, они предложили гостям в течение того времени, пока готовился чистовой экземпляр текста договора, который должен был быть подписан, перекусить прямо тут же в кабинете, в котором велись переговоры[1275].
Во время этой импровизированной трапезы Риббентроп — среди прочих льстивых излияний вроде того, что Гитлер нашел Сталина «очень симпатичным», — повторил свою ссылку на выступление Сталина на XVIII съезде партии 10 марта 1939 г., подчеркнув, что это выступление «содержало фразу, которая, хотя Германия в ней и не упоминалась, была воспринята Гитлером в том смысле, что господин Сталин хотел ею намекнуть, что Советское правительство считает возможным или желательным добиться лучших отношений и с Германией». Сталин, который в начале этих переговоров намеренно пропустил мимо ушей первую ссылку Риббентропа на его речь, произнесенную на съезде, теперь, видимо, счел себя обязанным проявить подобающую хозяину вежливость по отношению к гостю и «ответил на это коротким замечанием, которое в передаче переводчика Павлова прозвучало так: "Это как раз и входило в наши намерения"»[1276]. Характер этой реплики указывал на то, что теперь, после того как дело сделано, Сталин решил поставить себе в заслугу эту прямо-таки навязанную ему Риббентропом идею, которая в свое время никак не значилась в числе главных его приоритетов.
1267
См. документацию Бориса Мейснера «Коммунистический захват власти в Балтийских государствах» (VfZ, 1954, Nr. 2, S. 95-114), а также библиографию в книге:
1268
Несомненно то, что между поворотом Гитлера к России после победы над Францией и советским продвижением в Прибалтике и Бессарабии существовала осознаваемая обеими сторонами взаимосвязь (от своих мыслей покорить Россию еще летом 1940 г. Гитлер отказался только во второй половине июля. См
1270
См. изложение Риббентропа, согласно которому Сталин напомнил о Гитлере «в подчеркнуто дружественных словах» (London, S. 182), а также отмеченный богатством фантазии, но далекий от реальности рассказ Клейста (
1272
«Правда» отметила значение пакта о ненападении для «политики мира», подчеркнув, что он имел целью устранить конфликты, укрепить мирные и деловые отношения между двумя государствами. По ее заявлению, пакт устраняет напряженность и выходит за рамки урегулирования отношений между двумя странами.
1273
«Выступление В.М. Молотова на внеочередной четвертой сессии Верховного Совета СССР I созыва 31 августа 1939 г.». В этом выступлении Молотов заявил: «...Наша обязанность - думать об интересах советского народа... Политическое искусство в области внешних отношений заключается... в том, чтобы уменьшить число таких врагов и добиться того, чтобы вчерашние враги стали добрыми соседями, поддерживающими между собою мирные отношения... Этот договор не только дает нам устранение угрозы войны с Германией, суживает поле возможных военных столкновений в Европе и служит, таким образом, делу всеобщего мира, — он должен обеспечить нам новые возможности роста сил, укрепление наших позиций, дальнейший рост влияния Советского Союза на международное развитие...».
1274
В своем обращении от 3 июля 1941 г. Сталин задал риторический вопрос о том, не было ли с учетом последующих событий ошибкой идти на заключение пакта о ненападении с Гитлером. Его ответ гласил: «Конечно, нет! Пакт о ненападении есть пакт о мире между двумя государствами. Именно такой пакт предложила нам Германия в 1939 г. ...Что выиграли мы, заключив с Германией пакт о ненападении? Мы обеспечили нашей стране мир в течение полутора лет и возможность подготовки своих сил для отпора, если фашистская Германия рискнула бы напасть на нашу страну вопреки пакту. Это определенный выигрыш для нас и проигрыш для фашистской Германии».
1275
Риббентроп говорил о «скромном ужине вчетвером в том же помещении, в рабочем кабинете Молотова» (