Тот факт, что Шуленбург сыграл столь важную роль в подготовке этого пакта, обернулся для него — как понял референт — «трагедией». Согласно воспоминаниям Херварта, Шуленбург сказал ему такие слова: «Я, не жалея сил, трудился ради хороших отношений между Германией и Советским Союзом и в известном смысле достиг этой своей цели. Но вы сами понимаете, что в действительности я не достиг ничего. Этот договор приведет нас ко второй мировой войне и низвергнет Германию в пропасть». Затем посол заговорил о предстоящей войне, в отношении которой он был убежден, что это будет затяжная война.
Сразу после этого разговора — в Москве, по тамошним представлениям было еще сравнительно рано — Херварт, «подавленный и опечаленный»[1298], из своего посольского кабинета позвонил американскому другу и коллеге Чарльзу Болену и попросил его, не считаясь ни с какими соображениями безопасности, тотчас же приехать к нему в посольство. В своей рабочей комнате, непосредственно примыкавшей к кабинету посла, Херварт во всех подробностях проинформировал советника американского посольства в Москве о заключении пакта. Он сообщил Болену, что «полное взаимопонимание» обеих сторон зафиксировано в секретном протоколе, который предусматривает разделение восточноевропейских стран (Херварт упомянул все соответствующие страны, за исключением Финляндии) на «сферу жизненных советских интересов» и «германскую гегемонию». Согласно этому секретному протоколу, сказал далее Херварт, Советский Союз в случае территориальных изменений, которые будут предприняты в этом районе Германией, получит «территориальную компенсацию». Кроме того, в «основном документе» каждой из сторон запрещено присоединяться к любой, враждебной другой стороне группировке держав, так что присоединение Советского Союза к англо-французскому альянсу отныне в такой же мере невозможно, как и союз Германии с Японией. Как вспоминал впоследствии Чарльз Болен, Херварт был «крайне угнетен. Пакт произвел на него удручающее впечатление... он отчетливо представлял себе, что это означает войну против Польши»[1299].
Болен незамедлительно информировал об этом своего посла. Последний тут же составил текст телеграммы, которую около 12 часов дня — за час до отъезда делегации Риббентропа из Москвы — велел зашифровать и отправить в Вашингтон. В телеграмме Лоуренс Штейнгардт, проинформировав государственного секретаря о сообщениях советских утренних газет относительно пакта о ненападении, далее добавил: «Меня в строго доверительном порядке поставили в известность о том, что минувшей ночью между советским и германским правительствами достигнуто полное «взаимопонимание» по территориальным вопросам в Восточной Европе. Согласно договоренности, Эстония, Латвия, Восточная Польша и Бессарабия признаны сферами жизненных советских интересов... Мой информант добавил, что статья 4, которая запрещает каждой из договаривающихся сторон присоединяться к группировкам третьих держав, направленным против другой стороны, не только не допустит, чтобы Советский Союз принадлежал к какому-либо англо-советскому союзу, но и исключит сверх того любые германо-японские совместные действия... В результате дискуссий по территориальным вопросам, касавшихся стран, расположенных между Германией и Советским Союзом, достигнута, как мне сообщили, секретная договоренность о том, что Советский Союз по желанию может получить компенсацию за те два территориальных изменения, которые Германия, возможно, произведет в этих регионах»[1300].
Эта телеграмма американского посла в Москве была получена госсекретарем Корделлом Хэллом в первой половине того же дня. Вскоре после полудня того же 24 августа Хэлл лично встретил на вокзале возвращавшегося из своего турне президента Рузвельта и затем сопровождал его до Белого дома. Как сообщал потом сам Хэлл, в ходе их беседы он в состоянии был рисовать перед Рузвельтом «лишь самые мрачные перспективы», внушая президенту, что «оставшиеся дни мира можно сосчитать по пальцам двух рук». После всестороннего обсуждения ситуации ни госсекретарь, ни президент не смогли решиться на то, чтобы, как вспоминал впоследствии Хэлл, «оказать какой-то нажим на Польшу»[1301]. О какой-то совместной — например, с Англией — политической акции в подобном направлении в тот момент еще нечего было и думать. Как сообщал в конце того же дня из Москвы посол Штейнгардт, он попытался обратить внимание на серьезность положения британского посла Сидса, который, как он выяснил, пребывал в полном неведении относительно степени единодушия, достигнутого между Германией и СССР. Намеки Штейнгардта на то, что достигнуто далеко идущее взаимопонимание по существенно важным политическим вопросам, Сидс с благодарностью принял к сведению как выражение «личного мнения» американского посла, не собираясь, судя по всем признакам, делать надлежащие выводы[1302].
1299
1301
1302
Штейнгардт — Хэллу, Москва, 24 августа 1939 г. (FRUS, I, General, No. 468, p. 343f.).