В первом случае на достижение цели было направлено неоднократное вмешательство Германии в трехсторонние переговоры как раз на критических стадиях последних. Это вмешательство германских государственных инстанций в ход переговоров стало возможным в результате значительной проницаемости информационного треугольника Берлин — Лондон — Москва. Выступая 22 августа перед генералитетом, Гитлер, согласно записям Бёма, заявил, что знает, что западные державы не хотели брать в отношении СССР «никаких позитивных обязательств, и переговоры всякий раз, когда на них вставал какой-то конкретный вопрос, заходили в тупик, поскольку на вопрос не следовал положительный ответ». Гитлер воспользовался этим хорошо известным ему фактом для того, чтобы добиться и другой своей цели. Путем постепенного наращивания количества умело дозированных заманчивых предложений он надеялся пробудить у советской стороны заинтересованность в смене партнеров. Следует добавить, что эти предложения в конечном счете многократно превышали советские пожелания, адресовавшиеся западным державам:
— Так, за первым предложением о заключении пакта о взаимопомощи, которое Советский Союз направил западным державам 16 апреля 1939 г. и которым предусматривалась безотлагательная помощь любой жертве германской агрессии на всем пространстве от Балтийского до Черного моря, немедленно, уже на следующий день, последовало заявление Вайцзеккера полпреду Мерекалову о готовности германской стороны, во-первых, осуществлять свои цели в Польше мирными средствами и в согласии с Москвой, а во-вторых, не воздвигать барьеров на пути экспорта военного снаряжения в СССР, пока Советское правительство будет отказываться от заключения трехстороннего пакта.
— В советском предупредительном сигнале по адресу западных держав, увольнении в отставку Литвинова (3 мая 1939 г.), — сигнале, воспринятом Гитлером как «показатель переориентации в отношении западных держав», — фюрер усмотрел свой шанс.
— На первых порах Гитлер планировал «ответить» на адресованное 14 мая западным державам советское предложение о включении трех Прибалтийских государств — Эстонии, Латвии и Финляндии — в состав совместно гарантируемых лимитрофов германским заявлением об отказе от распространения военных действий на Прибалтику и от ущемления советских интересов в Польше. Но, сразу же признанное «слишком конкретизированным», это заявление уже несколько дней спустя (30 мая) было заменено декларированием готовности имперского правительства пойти на любое улучшение отношений и на любую великодушную дружественную предупредительность.
— Передача Советским правительством первого совместного проекта договора западным державам (2 июня) в тот же день была парирована экономической инициативой, с которой Хильгер обратился к Микояну.
— Вслед за прибытием в Москву Стрэнга (9 июня) и передачей далеко идущего британского проекта пакта (15 июня) последовали заявление Шуленбурга в беседе с Астаховым (17 июня) о максимальной готовности его правительства идти навстречу по всей линии, при этом германский посол благоразумно обошел молчанием указание Риббентропа о постановке далеко идущих вопросов — таких, как «Япония, Польша, германо-советские договоры», а также его зондаж у Молотова (29 июня).
— После того как в первой половине июля Гитлер на какое-то время потерял надежду на то, что будет услышан в Москве, он под влиянием информации о начале военных переговоров в Москве решился на совершенно открытое проявление инициативы относительно установления двусторонних контактов, подходящие рамки для которой предоставила советская готовность к началу экономических переговоров[1309]: 24 и 26 июля Советскому правительству был предложен проект сближения в три этапа с целью достижения «общности внешнеполитических интересов». Документ предусматривал согласование интересов двух стран в Польше и Румынии, отказ германской стороны от Финляндии и от части Прибалтики — другими словами, далеко идущее сбалансирование двусторонних интересов «по всей линии от Балтики до Черного моря и Дальнего Востока».
1309
В речи от 22 августа 1939 г. Гитлер сам дал понять, что после его встречи с Астаховым (14 июля) «переговоры в экономической сфере, приведшие к заключению торгового договора», использовались в качестве движущей пружины для начала политического диалога. Запись Бёма (Prozeß, XLI, S. 23).