Гитлер выбрал путь, ведущий в Москву, предпочтя соглашение с СССР согласованию интересов с Великобританией: наряду с более весомым выигрышем это сулило ему — не в последнюю очередь благодаря общеизвестной педантичной советской верности принятым обязательствам — больший объем политических и экономических гарантий. Соображение о возможности блокады он в том же выступлении перед главнокомандующими с легкостью парировал заявлением: «Против этого у нас есть автаркия и русское сырье»[1313] Кроме того, он в этом случае одним ударом убивал сразу «двух зайцев» — Польшу и Францию, — что при варианте «согласования интересов» с Англией было бы невозможно.
Сверх того теперь задним числом едва ли можно сомневаться в том, что Гитлер даже без «русского пакта» и без сделки с Англией рано или поздно, тем или иным образом, в том числе ценой войны на два фронта и превращения ее во всеобщую войну, все-таки осуществил бы свои планы в отношении Польши. Наряду с маниакальной жаждой завоеваний его подталкивали к этому уже хотя бы экономическая мизерабельность, в которую он вверг Германию, и вытекающая отсюда потребность продемонстрировать своим приверженцам весомые «успехи». Даже если предположить, что свою решимость пойти на всеобщую войну, о чем он дал понять 11 августа 1939 г. верховному комиссару Лиги наций в Данциге Карлу Буркхардту, он демонстрировал ради запугивания западных держав[1314], все равно его выступления перед главнокомандующими (23 мая и 22 августа 1939 г.) были в этом плане весьма показательными.
3. Позиция Сталина. Остается выяснить вопрос о позиции Сталина в этой «игре за русскую благосклонность». Сначала два предварительных замечания:
— Внешняя политика Советского правительства в период от Мюнхена до подписания московского пакта должна рассматриваться на фоне агрессивной экспансионистской политики «третьего рейха». Вырвать ее из этого «генетического» контекста означало бы заведомо не справиться с ее освещением. Хотя в ведущейся ныне в Советском Союзе полемике об эре сталинизма вообще во главу угла ставятся преступления, совершенные Сталиным по отношению к советскому обществу, нельзя при оценке определенных его мероприятий и решений игнорировать также контрастный внешний фон. Справедливо это утверждение a fortiori, в частности, по отношению к решениям в сфере внешней политики: внешняя политика Сталина во времена национал-социализма в Германии не может рассматриваться в отрыве от факта огромного нарастания мощи Гитлера в Центральной Европе и от его захватнических планов в Восточной Европе, простиравшихся вплоть до Урала. Уместно напомнить, что проистекавшая из этих планов реальная угроза нависла дамокловым мечом не только над советской системой (сталинского образца), но и над русским государством как таковым и над всеми жившими под советской звездой нерусскими народами с их традиционными ценностями, подрывая само физическое и нравственное их существование. Выведение этой угрозы задним числом за рамки рассмотрения означало бы шаг в сторону изолированного подхода к фактологии, неисторического метода ее рассмотрения, неадекватного сложной и многообразной реальности.
Напротив, сравнительный, «генетический» метод рассмотрения распознаёт в важных внешнеполитических мероприятиях Советского правительства при Сталине рефлекторную трансформацию увиденной реальной опасности в защитное мышление и планирование сохранения государственной и личной власти. Поэтому необходимо, на мой взгляд, избегать опрометчивого принципиального отождествления методов внутренней и внешней политики Сталина[1315], как бы к этому ни побуждали иные его действия в период становления и функционирования пакта о ненападении. Подобное отождествление в содержательном плане должно было бы предполагать всеобъемлющее знание внутренних побудительных мотивов и механизмов принятия внутри- и внешнеполитических решений, которым историческая наука уже по причине все еще остающихся частично недоступными необходимых документальных материалов едва ли может располагать. В методологическом плане и западная историография не исходит из безусловной взаимозависимости внешне- и внутриполитических процессов. По этой причине пока что можно лишь с серьезными оговорками настаивать на аксиоматичности органичной взаимосвязи между внутренней и внешней политикой Сталина, как это стали утверждать в последнее время[1316]. Если же попытаться заняться этим вопросом систематически и всесторонне, то следовало бы в интересах более адекватной интерпретации советской истории поставить его и наоборот, а именно: не создал ли — отнюдь не необоснованный (по крайней мере психологически) — страх Сталина перед войной империалистических держав против Советского государства вообще (как продолжение интервенционистских войн) и перед захватнической войной со стороны Германии в частности особую сеть взаимозависимостей для его внутренней политики и, как следствие, не кондиционировал ли этот страх его репрессивную систему?
1313
См. (неавторизованную) запись речи Гитлера от 22 августа 1939 г. (ADAP,D, VII,Nr. 193, Anm. 1,S. 171).
1314
1315
Этой тенденции следуют, в частности, историки Хейно Арумяя и В.И.Дашичев, последний среди прочего в рамках дискуссии на страницах «Комсомольской правды» от 8 августа 1989 г. (материал дискуссии озаглавлен «Уроки истории: так как же это было?»).