О том, что побудило Сталина в конечном счете все-таки уступить настояниям Риббентропа и избрать этот путь опасной изоляции на стороне Германии, который впоследствии рано или поздно должен был обернуться для него ослаблением безопасности, пока еще нельзя судить с полной определенностью. Исследование причин его просчетов продолжается[1324]. Внешние побудительные мотивы для принятия такого решения достаточно ясны. Окончательный отказ Польши, означавший отпадение третьего варианта, в качестве формальной причины, недостаточно активная вовлеченность Франции и особенно Великобритании (в том числе и в плане оказания влияния на Польшу и Румынию), предопределившая снижение эффективности первого варианта, в качестве материальной первоосновы и наряду с этим возрастание требований к военному планированию, связанному с первым крупным наступлением на Востоке, и как следствие потребность в импорте товаров и технологии (в духе второго варианта), а также в ослаблении напряженности на западных границах — все это уже достаточно глубоко и всесторонне исследовано историками. Сверх того, к быстрому заключению пакта его, видимо, подтолкнуло также желание не допустить германо-английского сближения («империалистическое окружение») и «второго Мюнхена»[1325]. Но именно этим он как раз и позволил втянуть себя в расчеты Гитлера.
На то, в какой мере Сталин при всей очевидности сужения возможностей для принятия политических и военных решений отдавал себе отчет в этом скрытом факторе, присутствовавшем в планах Гитлера, проливают свет — несмотря на всю их политическую обусловленность и на большую временную дистанцию — воспоминания Хрущева о поведении советского руководителя после подписания пакта. Из мемуаров явствует, что вечером 24 августа 1939 г. Сталин «в очень хорошем настроении» принял своих военных и некоторых членов Политбюро, с тем чтобы проинформировать их относительно создавшейся ситуации. Присутствовавшие, как вспоминал Н.Хрущев, восприняли подписание пакта о ненападении с национал-социалистской Германией «как тактический шаг... Чтоб у нас была какая-то... договоренность... хотя бы... о мирном сосуществовании с Гитлером. Сосуществование было бы возможно с немцами вообще, но с Гитлером это было невозможно... Гитлер не изменился, когда посылал в Москву Риббентропа... Нет, он остался Гитлером... завоевателем и покорителем... Где-то в душе мы тогда думали, если Гитлер пошел с нами, значит... мы настолько сильны, что Гитлер... не напал на нас, а пошел с нами на договоренность,.. Подобное толкование причин подписания этого договора нам очень льстило... Гитлер пошел на переговоры с нами, заключил с нами пакт — значит, мы нормальные люди... Но у правительства было на этот счет иное понимание... Мы хотели, чтобы не было войны. Конечно... Но наше правительство не питало никаких иллюзий. Когда договор был подписан, Сталин сказал, что обманул их... А Гитлер считал, что, поскольку договор подписан, в результате теперь война начнется. По мнению Сталина, эта война на какое-то время обойдет нас стороной — начнется война между Германией, Францией и Англией, возможно, в нее будут втянуты также США. Мы будем иметь возможность в известной мере оставаться нейтральными... Здесь не было иллюзий. Здесь была дипломатическая игра, и она в конце концов достигла своей цели и сбила с толку Сталина»[1326].
В тот день, однако, Сталин, согласно воспоминаниям Хрущева, «правильно оценивал» значение этого договора, «понимая, что, как он сам сказал, Гитлер хочет нас ввести в заблуждение, перехитрить, но по его, Сталина, мнению, перехитрили его мы. Мы подписали договор. Мы, конечно, были за такой договор, даже если чувства были настолько смешанными, что и Сталин, как мне казалось, тоже понимал это. Ведь и он говорил, что здесь ведется игра — кто кого перехитрит, кто кого обманет... У нас не было другого выхода... И этот выбор имел свое оправдание и встретил понимание»[1327].
1324
См.
1325
См. новейшие соображения об этом, высказанные В.Фалиным, М.Семирягой и Л .Безыменским в ходе дискуссии круглого стола на страницах журнала «Вопросы истории» (1989, № 6, с. 332) и Л.Поздеевой в «Правде» от 11 августа 1989 г.
1326