«Il segreto per esser felice…»[53]
Вне себя от радости, Лоренцо вскрикнул и бросился с балкона…Сбежал вниз сперва к водяному выходу дома[54], чтоб посмотреть, не стоит ли там еще опоздалая гондола, потом, не найдя ничего, устремиться к уличному выходу и бежать до первого трагетто (сборное место наемных гондол, как у нас биржи для извозчиков) — все это было делом одной секунды для маркиза… Но он не застал никого на трагетто и в отчаянии вернулся на свой балкон, куда долетели к нему насмешливо и задорно брошенные слова последнего куплета:
(Не станем заботиться о неверном завтра, когда сегодня нам дано наслаждаться!)
И звонкий голос замолк, переливаясь в нескончаемых трелях, и гондола поплыла тихо и медленно, унося с собою радость и жизнь ожившего было на миг Лоренцо…
Он мог бы решительно сойти с ума или занемочь нервическою горячкою, если бы его недоумения не пришли наконец к развязке.
На другой день, рано утром, афиши возвестили венецианским дилетантам, что, по болезни синьоры Тадолини, в объявленной опере Линда ди Шамуни ее заменит молодая дебютантка, ученица болонской консерватории, а позднее ученица синьора маэстро и профессора Бордоньи, синьора Терезина Бальбини, примадонна, mezzo-soprano[55].
В Италии не любят новизны, особенно в лице неизвестного артиста, заменяющего или сменяющего любимую публикою знаменитость.
Вся Венеция взволновалась, переполошилась. Все жалели о своей любимице Тадолини, все спрашивали, кто эта дерзновенная, осмеливающаяся посягнуть на одну из лучших ролей репертуара примадонны?
Никто не умел дать ответа… Дебютантка была совершенно неизвестна.
Умы и души заранее вооружились против нее: ей грозила необыкновенная строгость. Но все поехали ее слушать.
Поехал и Лоренцо, не зная — куда деваться с своим волнением и куда уйти от своих воспоминаний.
И вот явилась новая Линда в своем живописном савоярском костюме, и прежде чем она запела, большая половина непрекрасной половины человеческого рода была уже привлечена на ее сторону и предупреждена в ее пользу: так изумительно хороша была синьора Бальбини!
Голубые глаза, светлорусые волосы — редкость высоко ценимая в Италии, чудно стройный стан и ослепительная свежесть пленительного лица — все это произвело такое впечатление, что несколько приветов послышалось в первых креслах и добровещий шепот удовольствия пробежал по рядам.
Красавица запела — и Лоренцо едва не упал с своих кресел: он узнал голос и выражение своей незнакомки! Перед ним была его невидимка-певица, его бес-домино… это прелестное создание, одним своим появлением примирившее с собою взыскательную публику. — Это она! она! Кого он так напрасно искал, кого найти уже почти потерял надежду!
Но голос и страстность, поразившие его среди тишины уединенной лагуны и при фантастической обстановке ночи, таинственности и начинавшейся любовной драмы, теряли всю свою энергию на сцене, под оглушительным громом оркестра, при блеске оперных ламп. Терезина пропела недурно свою вводную арию, но не удовлетворила требованиям и ожиданиям зрителей, между которыми всякий был и любитель, и знаток.
Ложи и кресла сохранили спокойное достоинство: дебютантка гибла под убийственным приговором молчания. Никто не хотел оскорбить молоденькую красавицу слишком явным знаком неудовольствия, но никто не ободрил ее изъявлением незаслуженного ею участия.
Лоренцо один не замечал, что талант певицы не отвечает ее наружности; он блаженствовал, он пожирал ее жадными взорами, он был весь углублен в радость видеть ее, смотреть на нее.
Первые два акта прошли довольно холодно; публика скучала; после сцены со старым волокитою, смешным маркизом, где дебютантка показала много ловкости и шаловливого кокетства, в задних местах партера раздался было аплодисмент, но встреченный ледяным молчанием большинства, должен был затихнуть и потеряться незамеченным.
Кончился последний акт; но тогда в верхних ярусах лож, в амфитеатре, в райке, по разным скромным углам театра поднялись отдельные, но упрямые возгласы и рукоплескания: закричали брава и стала вызывать Бальбини… Удивленные зрители первых мест, недоумевая, смотрели, откуда происходят такие неожиданные вызовы, и слова: «шайка! партия!» пробежали по ложам и креслам. Вдруг поднялся говор в литерной ложе богатого еврейского банкира, синьора Симеона Фонте-Фиори, всегда наполненной почетными посетителями и нарядными посетительницами, и сама синьора Рахиль Фонте-Фиоре, вся залитая брильянтами и обшитая бархатом, подошла к краю своей ложи, нагнулась и бросила на сцену огромный букет, подавая знак рукоплесканиям, поднявшимся беглым огнем среди ее гостей. Рассеянные по театру хлопальщики пристали к банкирской ложе и соединенными усилиями вызвали синьору Бальбини: с милою гибкостию она три раза присела перед публикою, приложа руку к сердцу и кружевной платок к голубым глазам… Зрители поняли, что семейство Фонте-Фиоре почему-то хочет устроить маленький триумф для дебютантки и, не желая мешать успеху хорошенькой девушки, вышли из залы без протеста. Тогда темные ревнители таланта синьоры Бальбини бросили ей еще несколько букетов, которые она грациозно подобрала, и тем кончились ее дебюты.
54
Почти у каждого дома в Венеции два выхода, один на канал, для переезда в гондоле, другой на улицу, узкий и темный, служащий для пешеходных сообщений. (Примеч. авт.)