Не имея пока имени как художник, я мог надеяться собрать такую сумму, только установив минимальную цену на свои акварели и в то же время, максимально увеличив их количество. Вскоре я понял, что на необходимые 100 тыс. франков, не говоря уже о стоимости маленькой научной лаборатории, потребуется три года работы по десять-двенадцать часов в день. Это открытие огорчило меня, и я должен был смириться с тем, что идея осуществлять два вида деятельности одновременно, а именно — науку и искусство, оказалась невозможной. Необходимость попрощаться с наукой, где я уже сделал себе имя, и положить конец общению с несколькими коллегами, которые, вероятно, посчитают меня дезертиром, ввергла меня в уныние. Моя печаль в то время было неописуемой. Если бы я мог предвидеть, что двадцать лет спустя унаследую великолепное поместье с возможностью применить свои научные знания на практике[45], я бы покинул тогда Венецию, удовольствовавшись доходами от Сычёво и устроившись в немецкий университет.
Палаццо Волкофф
Весь день я рисовал в гондолах или на улочках, а вечером отдыхал, посещая общество. Работа на венецианских улочках — которая скоро станет только воспоминанием — была интересна в высшей степени, и не только из-за живописной архитектуры, но и из-за местных женщин: обычно их можно было видеть у дверей их домов с детьми, игравшими там целыми днями, плачующими и жестикулирующими. Никогда не забуду ответ маленькой девочки лет шести, игравшей в конце улицы, когда ее мать, стоявшая рядом со мной, закричала ей: «Vien qua, presto, curri in sto momento!» («Иди сюда быстро, сей момент!»). «Neanche in un momentin di sto momento non vegno» («He приду даже и в моментик сего момента!»), — ответил ребенок, давясь от смеха.
Первую мою действительно значительную акварель я выполнил в церкви дей Фрари. Я назвал ее «После мессы», и эта работа заняла у меня все три зимних месяца. Меня закрывали внутри церкви с двенадцати до пяти часов, в то время как четверо кустодов[46] сидели у входа, чтобы открывать двери для посетителей, которых они ждали с величайшим нетерпением ради чаевых. Иногда они пререкались между собой, а иногда общались самым дружелюбным образом. Эти кустоды были мне интересны с психологической точки зрения. Вероятно, они были честными людьми, так как духовенство доверяло им ценные предметы, какими обычно обладают католические храмы: надгробия, картины, алый дамаст в изобилии, подсвечники и кружки для сбора в пользу бедных — всё это было в их ведении. Зимой, когда никто не заходил в храмы целыми днями, они часами сидели вместе, выглядя подавленными и полусонными. Однажды я видел, как они с величайшим интересом наблюдали, как восковой фитиль, который они нашли на земле, горел в руках одного из них, и были довольны, как дети, когда их товарищ, наконец, обжег пальцы.
Базилика дей Фрари, фото конца XIX в.
Как-то один художник копировал склеп Антонио Кановы в церкви дей Фрари и привел несколько молодых женщин в качестве моделей, чтобы поставить их на передний план. Женщины были веселыми, и раз я подсмотрел, как они проводили эксперименты в центре церкви, желая увидеть, сколько раз каждая из них могла повернуться на пятке. Их маневры настолько заинтересовали кустодов, что трое из них, хотя и были стариками, начали подражать пируэтам на пятках. Это продолжалось минут двадцать к радости всей компании. Глядя на них, кто-то мог бы предположить, что эти люди недоразвиты.
Удивительным образом всё это мне встречалось во всех церквях, где приходилось работать; кустоды, похоже, принадлежали к одному и тому же глуповатому людскому типу, несмотря на то, что церковные власти, похоже, могли полагаться на их честность. После многолетнего опыта работы с ними в разных храмах я теперь лучше понимаю их характер и часто спрашиваю себя, была ли идиотическая их сторона унаследована с рождения или она происходила от постоянного проживания в ненормальных условиях. Все они страдали от ревматизма, потому что вполне достаточно было провести несколько зимних дней в венецианском храме, чтобы получить эту хворь, а они проводили там всю свою жизнь.
Начинающий гений
Однажды несколько женщин привели мне мальчика лет десяти. «Смотрите, господин художник», — сказали они. «Вот гений, который умеет рисовать всё, что видит. Пожалуйста, помогите ему с его работой, синьор. Вы сделаете хорошее дело, потому что ни ему, ни его родителям нечего есть».
46
Смотрители; итальянизм, широко распространенный среди русских путешественников по Италии на рубеже XIX–XX вв. (см., например, у Павла Муратова).