Помимо этих уроков мы с братом обязаны были изучать православный катехизис. После того, как мы вставали и одевались, мы должны были читать его до восьми часов утра, когда начинался завтрак. У каждого из нас была своя книга по катехизису, и мы трудились в маленькой комнате, единственная мебель которой состояла из двух стульев с тростниковым сиденьем, чтобы у нас не было соблазна уснуть. Таутманн спал в соседней комнате и вставал позднее. Полное отсутствие интереса к изучаемому предмету делало нас сонными. Поскольку было невозможно улечься спать на стульях, мы изобрели процесс, который удался превосходно. Мы вставали на ноги, и один клал голову на плечо другого. Сегодня мне кажется невозможным, чтобы мы могли спать таким образом, не падая, но мы это делали!
Мой отец почти за бесценок купил несколько предметов великолепной старой мебели, которой оказалось так много, что пришлось отправить ее через Ливорно в Данциг, а затем по Висле в Варшаву.
Таутманн обожал театр и мы тоже его обожали. Существовали театры, где для получения ложи нужно было купить ключ, и ничто так не забавляло нас, как торговаться, чтобы получить ключ дешевле. Когда кассир объявлял нам цену — каждое место, конечно, по фиксированной цене — а мы считали цену слишком высокой, мы выходили на улицу и ждали до десяти минут после начала спектакля. Затем один из нас возвращался в кассу, и если цена не становилась ниже, мы снова ждали. Таким образом, мы часто получали ложу за небольшую сумму. Таутманну приходилось брать нас с собой в театр, потому что он не осмеливался оставлять нас одних. Помню, как видел Ристори[23] в театре Кокомеро[24], и навсегда запомнил ее слишком покатый лоб; остальное я забыл. Я брал уроки виолончели от первого виолончелиста театра — Пальяно, очаровательного человека и превосходного мастера, который, к моей огромной радости, дал мне возможность играть с музыкантами за алтарем церкви Санта Мария Новелла, чтобы аккомпанировать хору.
Из мальчиков нашего возраста могу вспомнить только маркиза Торриджани. Его отец женился на маркизе Паулуччи, а русские Паулуччи были друзьями нашей семьи[25]. Нас иногда брали в загородный дом семейства Торриджани под Флоренцией, но единственное, что помню об этом мальчике, это его удивление, когда он услышал, что мы уже ходили в театр, а ему было запрещено даже думать об этом, пока ему не исполнилось бы восемнадцать <…>.
Я становлюсь художником
<…> Чувствуя себя усталым, я мечтал об отдыхе и покое, поэтому [в 1878 г.] попросил у министра народного просвещения отпуск на несколько месяцев и, уехав со своей семьей в Дрезден, где жили родители моей жены, обосновался там. В Дрездене я встретил нескольких англичан, которые, увидев мои рисунки, были удивлены, что я никогда не отправлял их в Англию, уверяя, что они бы у них дорого продавались.
Я решил съездить в Сычёво[26], дабы понять, можно ли увеличить доход от имения, и, таким образом, покинуть всем семейством Одессу[27]. Я оставался в Сычёво в течение нескольких недель, восхищаясь энергией моего управляющего Карамышева[28], но убедился, тем не менее, что было бы слишком рискованно отказаться от службы в Одессе, не имея других доходов, за исключением таковых от сомнительных сельских урожаев.
Вернувшись в Дрезден, я получил письма от нескольких профессоров о том, что ситуация в Одессе складывалась всё менее благоприятно, что революционные движения усиливались во всех учебных заведениях, что в Одессу прибыл генерал Панютин[29], наделенный безграничной властью, и что он безжалостно арестовывал людей, бросал их в тюрьму и посылал их без всякого судебного разбирательства в Сибирь.
Моя жена[30] умоляла меня покинуть Одессу во что бы то ни стало. Мрачные лица студентов, которых она видела на улицах, пугали ее, и она была убеждена, что в условиях, описываемых одесскими профессорами, я никогда не смог бы серьезно работать. Я выжидал, пытаясь выяснить, можно ли воспринимать всерьез заверения англичан о моих рисунках или это было просто легкомысленной лестью. В итоге я решил поехать в Мюнхен и спросить совета у Ленбаха[31], которого считал лучшим немецким художником того времени. Однажды, встретив его у Пинакотеки, я поклонился. Он ответил и остановился. Я упомянул нескольких человек, ему знакомых, сказав, что это мои друзья. Он еще раз поклонился, а затем, без дальнейших слов, я спросил его, не даст ли он мне три урока по сто талеров за каждый.
25
Пьеро Торриджани (Piero Torrigiani; 1846–1920) — представитель флорентийского патрицианского рода; дважды избирался мэром Флоренции, был сенатором. Его отец Луиджи Торриджани был женат на Элизабетте Паолуччи (Паулуччи), родившейся в 1827 г. в Риге в семье Филиппо (Филиппа Осиповича) Паолуччи, российского генерала и государственного деятеля (в то время — военный губернатор Риги), который в 1830 г. репатриировался в Италию. В России остался жить брат Элизабетты, Александр Паолуччи.
26
Сычёво — имение в Порховском уезде Псковской губернии, выделенное мемуаристу его отцом; не сохранилось.
29
Степан Федорович Панютин (1822–1885) — государственный и военный деятель; в 1878–1880 гг. заведовал гражданской частью по управлению Новороссийского края.