Через некоторое время я отказываюсь от беготни и пытаюсь провести кое-какие исследования в окрестностях, но почти ничего не нахожу, как и за последние три дня. Единственное, что я нашел, — это несколько новостных статей. Случайные истории, не связанные друг с другом. Пропавший турист, как и сказал Фрэнсис. Еще одно мертвое тело в овраге. Автомобиль с нью-йоркскими номерами выловили из реки Канава. Как, черт возьми, Лаклан догадался, что в этом районе орудует серийный убийца, я понятия не имею. На самом деле, я начинаю думать, что он отправил нас сюда от балды.
Я сдаюсь и плюхаюсь на кровать, уставившись в потолок.
Три часа спустя я, наконец, слышу тихий щелчок закрывающейся двери Слоан, когда она заходит в соседний номер.
Три гребаных часа.
Помимо того факта, что она могла бы выиграть нашу игру за такое количество времени, она также могла бы сделать множество других вещей. Например, побывать на свидании. Может быть, она ужинала где-нибудь, ведь в этом отеле лишь замороженный горошек, несоленые, пережаренные свиные отбивные, от которых у меня, вероятно, еще до конца недели сломаются зубы.
…Может быть, она переспала с каким-нибудь парнем.
Из моего горла вырывается стон, и я переворачиваюсь, чтобы задохнуться в цветочном узоре дешевого одеяла из полиэстера.
— Роуэн, ты гребаный придурок, — рычу я в безразличный матрас. — Эта игра уже меня бесит, а прошло лишь три дня.
Словно по сигналу, из соседней комнаты доносятся звуки музыки.
Громкость слабая, но я могу разобрать несколько слов сквозь тонкие, как бумага, стены, а затем звук голоса Слоан, когда она подпевает.
Хотя я рад, что она вернулась целой и невредимой, я все равно накрываю голову подушкой и пытаюсь приглушить звук, в основном, чтобы не пойти туда и не потребовать объяснений, что она задумала, хотя это, черт возьми, не мое дело, и я, возможно, не хочу этого знать.
Подушка, конечно, не помогает. И не только потому, что она тонкая, как салфетка. А потому, что я напрягаюсь и слушаю, хотя притворяюсь, что нет.
Песня меняется, и тихий голос Слоан исчезает.
Отсутствие ее звука тянется бесконечно, царапая мой череп. Вопреки здравому смыслу, я скатываюсь с кровати и направляюсь к разделяющей нас стене, прежде чем наклониться вперед и прижаться ухом к выцветшим дамасским обоям.
Музыка звучит немного четче, громкость по-прежнему низкая. Я слышу, как скрипит ее матрас. А затем тихое жужжание.
— Иисус, Мария и Иосиф, — шепчу я, проводя руками по лицу. Чего бы я только не отдал, чтобы оказаться сейчас в той комнате. Хриплый стон Слоан воспламеняет мою кровь. Мой член уже чертовски тверд, как камень.
Я хочу отойти от стены. Я действительно пытаюсь. Начинаю отстраняться, когда слышу, как с ее губ слетает одно-единственное слово.
Роуэн.
Или, может быть, Шоун. Или Коуэн. Или Смоун. Не понимаю. Поэтому, пусть будет Роуэн.
Моя кровь, блять, бурлит как вулкан. Сердце бешено колотится. Каждая клеточка тела кричит от желания. Требуется вся сила воли, чтобы уйти от стены, но затем слышу что-то странное, доносящееся чуть дальше в стене.
Тихий стон.
Я крадусь к источнику звука.
Еще один стон. Искаженный шепот. Когда прижимаю ухо, все еще улавливаю слабое жужжание игрушки Слоан. Но гораздо ближе слышен характерный звук, как кто-то дрочит.
Я отшатываюсь от стены и замечаю выступ. Примерно на две трети ниже задней части номера, есть прямой угол, где стена углубляется в жилое пространство. Я иду туда, делая каждый шаг осторожно и бесшумно.
Пятка. Носок. Пятка. Носок.
Останавливаюсь у выступа стены и прижимаюсь ухом к медной раме картины.
Мужской шепот доносится до меня сквозь ритмичный звук дрочки.
— Да, детка… вот так…
Ярость разливается по венам.
Я отступаю назад и осматриваю комнату в поисках, чем разрушить эту гребаную стену, или буду долбить голыми руками. Мой взгляд падает на прикроватную тумбочку и застывает там. Если бы неодушевленные предметы обладали чувствами, латунная лампа рядом с кроватью обделалась бы.
Подхожу к ней и выдергиваю шнур из розетки, сжимая подножку, как бейсбольную биту, и поворачиваюсь к той части стены, где спрятался извращенец. Я как раз собираюсь сделать первый замах, когда глаза на картине резко открываются. Настоящая пара человеческих глаз смотрит на меня в ответ и расширяется от тревоги.
— О черт, — шепчет мужской голос.
Мой мгновенный шок сменяется яростью, когда глаза исчезают, оставляя после себя темные и пустые дыры.
— Ублюдок.
Я бросаюсь к стене и разбиваю картину своим оружием, открывая крошечное, скрытое пространство, когда тонкий холст поддается, а за ним ничего нет. Я даже не замечаю другого мужчину — я только слышу, как он удирает прочь, как гребаная крыса.
Вопль Слоан перекрывает хаос, череда ее ругательств сливается в неразбериху.
— Роуэн Кейн, ты долбанный ирландский извращенец, ЧТО, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ты делаешь, я ТЕБЯ УРОЮ…
— Нет, нет, нет, — протестую я, хотя она не слышит меня из-за продолжающейся череды ругательств, а теперь и звуков удара. Должно быть, она швыряет свои вещи в стену. Мое воображение мгновенно представляет как в меня летит вибратор, когда тяжелый удар обрушивается на гипсокартон. Я, спотыкаясь, выхожу в коридор, все еще сжимая лампу в руке, мчусь к ее комнате и колочу в дверь. Она распахивается еще до того, как я успеваю постучать в третий раз.
Слоан чертовски зла.
— В стене был человек, — выпаливаю я.
— Я знаю, — рычит она, толкая меня обеими руками. — Его зовут Роуэн Кейн, и у него нет гребаных границ, потому что он чмошный извращенец…
— Нет, я клянусь…
— Ты подглядывал, как я кончаю?
— Нет, — протестую я, но она смотрит на меня так, словно совершенно не убеждена в моей правде. Моему делу не помогает то, что на ней крошечные шортики и маечка на бретельках, и она, вероятно, слышит, как в моей голове на повторе звучит сигнал тревоги «без лифчика». — Ладно, я слышал тебя, но я отошел от стены…