И вот оно. Этот румянец. Розовый будет преследовать меня. Я хочу запечатлеть Слоан, ее раскрасневшееся лицо, танцующие глаза, ее улыбку, которую она пытается скрыть.
— Ты ужасен. Ты ведь знаешь это, верно?
— Технически, я лучший. Потому что победил.
Слоан хочет застонать, но не может удержаться от смеха.
— И я уверена, что ты будешь регулярно напоминать мне об этом.
— Возможно.
— Знаешь, несмотря на то, что я не выиграла, что, кстати, полный отстой, — говорит она, делая паузу, чтобы прищурить на меня глаза, прежде чем выражение ее лица смягчается слабой улыбкой. — Мне было весело. Я чувствую себя… хорошо. Лучше. Как будто мне это было нужно. Так что… спасибо тебе, Роуэн.
Она разглаживает последнюю повязку на моей коже медленным движением большого пальца, а затем ее прикосновение исчезает. Затем она встает и пятится назад, останавливаясь на пороге, обхватив себя рукой за локоть.
— Я пойду, начну с подъездной дорожки, — говорит Слоан и, в последний раз неуверенно улыбнувшись, исчезает.
Я жду долгое мгновение. Ее тихие шаги ведут к входной двери, а затем все звуки в доме затихают.
Она могла бы ускользнуть в ночь. Оставить все это позади. Сделать все возможное, чтобы ее никогда не нашли.
Но в течение следующих трех дней каждый раз, когда я думаю, что она исчезнет, она доказывает, что я ошибался.
8
ПОД СТАКАНОМ
СЛОАН
Знаешь, что я сделал сегодня утром?
*глубокий вздох*
Украсил свой штрудель из тостера.
Очаровательно. Я удивлена.
Штрудель в тостере? Я думала, его изобрели для подростков с гормональным дисбалансом, которым требуется обработанный сахар, чтобы нормально функционировать утром? Надеялась, ты взрослый мужчина.
Я человек, который обожает слоеное тесто и ванильную глазурь, на которой можно написать «ПОБЕДИТЕЛЬ».
Я на 100% ненавижу тебя.
А я на 100% уверен, что однажды ты меня полюбишь!
Прошло шесть месяцев.
Шесть месяцев прошло с тех пор, как мы виделись. Шесть месяцев ежедневных бесед. Шесть месяцев Роуэн рассказывал мне о том, как он празднует свою победу. Шесть месяцев мемов, шуток, сообщений, а иногда и звонков, просто чтобы поздороваться. И каждый день я с нетерпением жду этого. Каждый день внутри согреваются мои темные места.
И каждую ночь, когда я закрываю глаза, все еще представляю его в луче лунного света на подъездной дорожке в Западной Вирджинии, склонившегося на одно колено, как будто он собирался принести клятву. Рыцарь, облаченный в серебро и тень.
«Я считаю, что сначала ты хотел поглазеть, а потом убить ее», — говорил он. Фрэнсис молил о пощаде, сжимая руку Роуэна. И Роуэн ответил лишь шепотом, но эти слова высвободили демона из его сердца. Ничто не встало бы между ним и яростью, которая сжигала его изнутри. Не осталось маски, за которой можно было спрятаться.
— Он буквально выбил из него все дерьмо, — говорю я Ларк, в последний раз просматривая диалог, откладывая телефон в сторону. Ставлю тарелку с попкорном между нами и беру Уинстона на руки, усаживая вечно недовольного кота к себе на колени. С Ларк мы тоже последний раз виделись шесть месяцев назад. В свойственной ей манере, в последнюю минуту ей предложили отправиться в турне с инди-группой, и она согласилась, переезжая из одного маленького городка в другой. И теперь она выглядит счастливой. Будто светится.
— Было жарко? — спрашивает она, собирая свои длинные золотистые локоны в беспорядочный пучок на макушке. Почему-то, у нее он всегда выглядит в идеальном беспорядке. — Вроде как звучит сексуально.
— Сексуально, да. Однако на минуту я забеспокоилась. Я привыкла к… контролю. А это было жестоко. Полная противоположность контролю, — мой взгляд падает на вязаный плед под ногами, который тетя Ларк сшила для меня в тот год, когда мы закончили колледж Эшборна. Тогда семья Ларк взяла меня к себе, сделала одолжение, за которое я никогда не расплачусь. Я просовываю пальцы в маленькие дырочки между переплетенными нитками, и когда снова поднимаю взгляд, Ларк наблюдает за мной, ее ясные голубые глаза прикованы к моему лицу. — Я чуть не оставила его там.
Ларк наклоняет голову.
— И ты плохо чувствуешь себя из-за этого?
— Да.
— Почему?
— Думаю, что он бы меня не бросил в подобной ситуации.
— Но ты не ушла.
Я качаю головой.
— Почему?
У меня болит грудь. Это происходит каждый раз, когда я вспоминаю, как он произносил мое имя, словно прерывистую молитву. Его поникшие плечи — яркий образ в моем сознании даже сейчас.
— Он казался таким уязвимым, несмотря на то, что сделал. Я не могла оставить его в таком состоянии.
Губа Ларк дергается, как будто она сдерживает улыбку.
— Это мило, — она закусывает нижнюю губу, и я закатываю глаза. — Очень мило. Ты осталась. У тебя появился еще один друг.
— Заткнись.
— Может быть, будущий парень.
Я издаю недоверчивый смешок.
— Нет.
— Может быть, родственная душа.
— Ты моя родственная душа.
— Тогда лучший друг. С привилегиями.
— Пожалуйста, прекрати.
— Представь, — говорит Ларк, ее глаза сверкают, когда она садится прямее, подняв одну изящную руку вверх. Прочищает горло. — Он покажет тебе мир… — поет она. — Бесконечный, прекра-а-асный… любовь способна сотворить любое чудо.
— Ты смешала песню «Аладдина» с цитатой из «Дневника памяти». У тебя ангельский голос, Ларк Монтегю, но это ужасно.
Ларк хихикает и устраивается поудобнее на диване, на телевизоре фильм «Константин» — любимый в нашем ограниченном списке «фильмов для утешения». Мгновение мы молча наблюдаем, как Киану заманивает паука в ловушку под стаканом.
— Я бы пригласила его к себе домой ловить пауков каждый день, — говорит она, указывая пальцами на экран. — Мрачный, задумчивый и сварливый? В моем вкусе.