— Эй, Батист! Просыпайся! Сейчас найдется дело для тебя и твоей команды.
Сонный владелец барка протер глаза; пробуждение далось ему с большим трудом.
— Ветра еще нет, — пробормотал он. — Что ты будишь меня, Мазо? Тебе ли не знать, как сладок сон для труженика.
— Да, труженику порой живется отрадней, чем изнеженному ленивцу. Но взгляни-ка на небо и скажи нам, что ты думаешь. Сумеет ли «Винкельрид», нагруженный до предела, одолеть шторм, который вот-вот начнется?
— Ты суетишься, будто наседка, напуганная порханием собственных цыплят. Озеро спокойно как никогда; барку ничего не угрожает.
— Видишь огонь вон там, над колокольней Веве?
— Там блестит звезда! Добрый знак для моряка.
— Глупец! Это сигнальный костер Роже де Блоне. Там, на берегу, беспокоятся, что нам угрожает опасность, и подают сигнал, чтобы мы пошевеливались. Они ждут от нас отважных действий, как от смельчаков, которые сумеют управлять барком так, что он не дрогнет под напором волн. Капитан упорно молчит, — продолжал Мазо, обращаясь к нетерпеливо прислушивающимся аристократам. — Он не желает понять того, что ясно каждому пассажиру.
С бака вновь донесся взрыв смеха и послышались выкрики — словно в опровержение слов Мазо и в подтверждение той истины, что невежественные души чувствуют себя в безопасности, даже если находятся на краю гибели. Ибо сейчас и самым ненаблюдательным должно было быть ясно, что вот-вот начнется шторм. Небо сплошь было затянуто тучами, помимо уже упомянутого пространства над стремительными потоками Роны, где полыхал неестественный свет. Этот клочок неба походил на светящееся окно, через которое с трепетом можно было увидеть то ужасное, что затевается над вершинами Альп. Там вспыхивало алое, мерцающее пламя, и вспышка сопровождалась тревожным рокотом, который не был похож на обыкновенный гром, но напоминал скорее грохот боевых колесниц. Бак опустел, и вскоре груда фрахта вновь зашевелилась множеством темных скорчившихся фигурок. Барк, долгое время пребывавший в неподвижности, тяжело и медленно поднялся, будто пытаясь преодолеть бремя своей непосильной ноши, потому что под ним прокатилась большая волна; казалось, он очнулся от дремоты, вознамерившись направиться к берегам Во.
— Мы теряем драгоценные минуты! Это ли не безумие! — воскликнул Мазо, от которого не ускользнул этот недобрый знак. — Синьор, необходимо действовать смело и решительно, иначе судно будет опрокинуто бурей. Я не о себе беспокоюсь; сам я отлично плаваю и с помощью моего верного пса наверняка доберусь до берега. Но на барке находится тот, чья жизнь дорога мне, и ради его спасения я готов столкнуться с опасностью. Батист одеревенел от страха, и мы должны сами себя спасти — или погибнуть!
— Что ты намерен предпринять? — спросил его синьор Гримальди. — Ты первый заметил опасность и, наверное, знаешь, как ее преодолеть.
— Если бы мы вовремя спохватились, можно было бы обойтись обыкновенными средствами; но мы, как закоренелые грешники, растрачиваем драгоценное время попусту. Мы должны облегчить вес барка, хоть бы нам для этого пришлось избавиться от всего груза.
Вопль Никласа Вагнера известил всех о том, что дух алчности не дремлет в его груди. Даже Батист, гонор которого значительно поубавился под впечатлением недобрых знамений, присоединился к пассажирам, возмутясь, что принадлежащий Никласу груз столь тяжел. Но решительные и неожиданные предложения редко находят мгновенный отклик, несмотря на осознание опасности. Толпа была возбуждена и насторожена, но не настолько, чтобы воспламениться яростью и избавиться от обременительного груза, посягнув тем самым на право собственности. И потому предложение расчетливого, хладнокровного Мазо было принято лишь после того, как вновь донесся грохот воздушных колесниц и вторая волна приподняла застонавший барк. Реи жалобно заскрипели, и паруса захлопали во тьме, будто перья гигантской хищной птицы, взъерошенные ветром.
— О святой и всемогущий властитель земли и моря! — воскликнул августинец. — Вспомни о своих раскаивающихся детях и возьми нас под свою защиту!
— С гор налетел ветер, и безгласное озеро предупреждает нас, чтобы мы готовились к борьбе! — воскликнул Мазо. — Долой груз, если вам дорога жизнь!
Неожиданный резкий нырок в воду подтвердил, что моряк говорит всерьез. Несмотря на величественные и ужасные предзнаменования, которые являла им природа, каждый пассажир этого безгласного стада был озабочен только своими жалкими пожитками, и теперь все поспешно бросились спасать их. Как только это было сделано, пассажиры наконец подчинились единому порыву, как и любая толпа. Пристроив свой узел в безопасное место, всякий поторопился откликнуться на призыв Мазо, и ящики, один за одним, полетели за борт. В работу были вовлечены все, включая юного Сигизмунда. Вот так незначительные побуждения приводят к огромным сдвигам, если ими охвачено большинство.
Разумеется, ни Батист, ни Никлас Вагнер не восприняли покушение на свой совместный труд безропотно. Они пытались отстоять каждый ящик, каждый тюк, пуская в ход и брань и кулаки. Вагнер угрожал судом, Батист сулил пустить в ход собственные средства, по праву и долгу капитана; но их будто не слышали. Мазо был убежден, что уйдет от ответственности, потому что был сейчас вне досягаемости властей; а что касается прочих, то они и вовсе не задумывались о возмездии, каковое если и наступит, то падет на головы других. Один только Сигизмунд сознавал свою ответственность, но он старался ради той, которая была ему дороже золота; и потому юноша не заботился о последствиях, стараясь спасти жизнь дорогой ему Адельгейды де Вилладинг.
Скудные пожитки пассажиров были отброшены в сторону почти что инстинктивно, наподобие того, как отдергивают руку, опасаясь ожога. Эта своевременно осуществленная предосторожность позволила каждому работать с рвением, не ограниченным какими-либо частными опасениями. Сотни рук трудились без устали ради общего дела, и сердца работавших бились в лад.
Батист и его матросы с помощью портовых грузчиков в течение дня носили на палубу «Винкельрида» весь этот груз, который сейчас исчезал стремительно, будто по волшебству. Капитан и Никлас Вагнер изрыгали проклятия и угрозы, которые лишь подстегивали работающих; так камень катится еще быстрей, когда склон становится круче. Коробки, тюки, ящики — все, что ни попадало под руку, ожесточенно бросали за борт с единственной только мыслью: уменьшить ношу стонущего барка. Ветер усиливался, волны вздымались все круче, и барк то высоко возносился на гребне вала, то ухал в яму меж водяными грядами. Наконец кто-то возгласил, что половина палубы освобождена.
Работа закипела еще сильней, поскольку усиливающаяся качка и тьма довели людей до крайней степени возбуждения, подталкивая к самым решительным действиям. Мазо теперь уже не швырял тюки в воду, так как за этот труд с горячностью принялись почти все пассажиры, и только отдавал необходимые распоряжения как человек, чьи советы приносили гораздо больше пользы, чем непосредственное участие в деле.
— Вы ответите мне за это, синьор Мазо! — Капитан был в ярости от того, что все попытки остановить пассажиров были безуспешны. — Ответите, как и за все свои преступления, едва мы только доберемся до гавани Веве!
— Болван! Скоро ты и все трусы, вроде тебя, окажутся в гавани, откуда нет возврата!
— Вы оба туда попадете! — вмешался Никлас Вагнер. — Ты виноват не меньше, чем этот безумец, Батист! Покинь мы Женеву в назначенный час, и теперь были бы в полной безопасности.
— Я не Бог и не могу приказывать ветрам! Чтоб ты пропал со своими сырами! Проваливай за борт вслед за ними!
— Нечего было спать! Велел бы грести — и мы на веслах добрались бы до гавани, без риска для чьего-либо имущества. Доблестный барон де Вилладинг, мне понадобится ваше свидетельство; как гражданин Берна я прошу вас принять во внимание все обстоятельства!
Батист не был расположен выслушивать все эти, хоть и заслуженные, порицания, и он подступил было к раздраженному Никласу с угрозами, но Мазо грубо растолкал их, пустив в ход свои могучие кулаки. Это предотвратило потасовку, но словесная война продолжалась с такой яростью и в таких неумеренных выражениях, что Адельгейда и ее служанки, бледные и потрясенные, заткнули уши, чтобы не слышать ужасающих проклятий, от которых стыла кровь в жилах. Предотвратив драку, Мазо подошел к матросам. Он хладнокровно отдавал распоряжения, хотя теперь ему самому было ясно, что даже он, с его опытным глазом, не только не преувеличил, но, напротив, значительно преуменьшил опасность. Волны отныне накатывались на барк непрерывно; по их быстрому, громкому всплеску опытный моряк мог определить, что они довольно велики и верхушки их вспениваются. На берегу, судя по всему, заметили, в каком затруднении находятся путники. Огни зажглись вдоль всего побережья Веве, и нетрудно было угадать, даже на таком расстоянии, что люди в городе сильно обеспокоены.