Валерий Георгиевич Шарапов
Палач приходит ночью
© Шарапов В., 2024
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
Часть первая
Подпольщики
Глава первая
Звиру очень хотелось выстрелить. Притом не в лоб, а в какую-нибудь менее существенную часть тела, чтобы было очень болезненно, но не слишком опасно для жизни. А потом, в более подходящей обстановке, устроить мне что-нибудь совсем уж экзотическое, вроде сдирания с еще живого кожи. В таких делах он был признанный специалист.
В просторном помещении уютно потрескивал камин. Меня слегка покачивало, ребра болели. А Звир все целился. И в глазах, как всегда безумных, жила вечная жажда бесконечной власти над людьми, которую дают только чужие страдания и смерть. И ему стоило немалых усилий сдерживать себя.
— Ну вот, коммунячка, и конец тебе пришел… — Его палец потянул спусковой крючок «Люгера».
В стороне стояли Купчик и Оглобля — так их прозвали с детства. Сейчас даже и не знаю, как их именовать: клички бандеровцы меняют в целях конспирации постоянно.
Купчик, моя заноза еще с давних детских времен, теребя ремень карабина, жадно взирал на происходящее и радостно лыбился. Он тоже надеялся на то, что в скором времени я сдохну в мучениях. Ему хотелось, чтобы я вопил, ползал на коленях. Чтобы слюной изошел. Но его устраивало и то, что меня сейчас просто продырявят. Это был его счастливый день.
Оглобля, тоже старый мой недруг, но куда умнее и расчетливее своих подельников, был напряжен. Хорошо заметно, что и экзекуция, и ситуация его сильно тревожат. Больше всего ему хотелось сейчас очутиться от этого заброшенного хутора как можно дальше. Он до белизны сжимал в пальцах автомат, направив ствол в мою сторону, будто опасался, что я сейчас издам молодецкий клич да раскидаю всех, порву на клочки.
Холодный ствол «Люгера» уперся мне в лоб. Потом пополз ниже, уткнувшись в плечо. И на лице Звира появилось счастливое выражение.
А ведь эта сволочь сейчас, забыв обо всем, все же выстрелит! Не сдержится! Как же тяжело с вами, психопатами!
И грохнул выстрел!
Вот же проклятые нацистские твари! Когда я впервые ощутил, что нам не по пути и что драться с ними придется всю жизнь? Да кто знает. Наверное, когда мне было тринадцать лет. За школой, в садике, где мы прогуливались на переменках. И тогда напротив меня стоял Купчик — прям как сейчас…
Глава вторая
Купчик с раннего детства был похож на крысу-пасюка: вытянутая морда, весь поджарый, глаза-бусинки — злые и бегающие. И таращился на меня он с ненавистью. Почему? Повода вроде бы я для такого сильного чувства не давал.
Он был сыном местного частного торговца, я — сельского кузнеца. Родители наши в Бортничах и окрестностях люди примечательные и известные, только по-разному. Один — мироед и сквалыга, опутавший село долговыми расписками. Другой — трудяга, не наживший добра, но всегда готовый помочь людям и словом, и делом. Недолюбливали наши семьи друг друга, но видимой вражды не проявляли. Точнее, вражда все же постепенно зародилась из диаметрально противоположных взглядов на жизнь и однажды вылезла на свет в задиристой мальчишеской перепалке.
За бревенчатым, приземистым, знавшим лучшие времена, а ныне полуразвалившимся зданием сельской школы имелась утоптанная земляная площадка, а за ней — густые смородиновые кусты, тропинка к ручью, заросшая лопухами, крапивой и диким кустарником. Здесь мы обычно бесились на переменках, в стороне от учительских глаз. Гоняли футбольный, набитый тряпками, самодельный кожаный мяч. Тут же выясняли отношения и выплескивали детские обиды. И даже курили самокрутки с самосадом, желая ощутить себя взрослыми.
Здесь мы и схлестнулись с Купчиком. Наши былые приятельские отношения остались в прошлом. И трещина между нами прошла идеологическая, как ни глупо это звучит для мальцов.
Стоя в окружении своих прихвостней, Купчик процедил обидные, подлые и явно не свои слова:
— Вот власть у поляков скоро отнимем. Тогда всех вас, прихвостней большевистских и всяких пролетариев, на деревьях развесим. Будет вас ветер качать!
Тут я ему нос и расквасил, а заодно по уху его защитнику, высокому и жилистому Оглобле, съездил. Хорошо получилось. Душевно. Они даже ответить всерьез не сумели, потому как рука у меня, сына кузнеца, постоянно помогающего отцу в кузне, не по возрасту тяжелая.
Это уже была не обычная мальчишеская потасовка. Это было мое первое идейное сражение.
Особенно почему-то задело это брезгливое «пролетариев». Я вообще-то гордился, что сам из пролетариев. Даже, можно сказать, из пламенных большевиков. Во всяком случае, к отцу все это можно было отнести в полной мере. Он был большевиком и по убеждениям, и по причастности. А Купчик и его семья горячо ратовали за Западную Украину, «свободную от жидов, большевиков и поляков».