Это была первая моя чекистско-боевая операция. Эх, знать бы наперед, сколько их, опасных, кровавых, еще будет в моей беспокойной жизни… Но тогда я воспринимал все как чудесное приключение.
Быстро темнело. Выбрав точку наблюдения на пригорочке, я мог видеть, как к хутору осторожно стягиваются сотрудники НКВД.
Местность оцепила цепочка бойцов — их оказалось вполне достаточно для плотного ее перекрытия. Вперед выдвинулась группа захвата под руководством огромного старшины.
Двое бойцов без шума, криков и пыли умело скрутили худосочного человека, прогуливающегося по участку, — как я понял, это был наблюдатель, и атаку он успешно прозевал. Потом наши ввалились в просторный хуторской дом. Что-то там внутри мельтешило, кто-то кричал.
К моему разочарованию, прошло все быстро, обыденно и без героизма. Ну хоть бы кто выстрелил или оказал достойное сопротивление — так не было этого и в помине.
Из хаты стали выводить людей. Руки за спину, все понурые, никто и не думал трепыхаться. Некоторых ласково подгоняли прикладами в спину.
Процессия уныло потянулась в сторону дороги, до которой идти было километра два. Конвоировали их спереди, сзади и сбоку — умело, чтобы никто не ушел, да еще ремни забрали, так что штаны едва не падали. Зрелище было немного комичным, но вместе с тем и жутковатым. Задержанные еще недавно были уверены в своей силе и правоте, плели какие-то козни, были реально опасны. Теперь же, жалкие, беспомощные, думают лишь об одном — как спасти свою шкуру. Какая-то страшная неотвратимость судьбы, тасующей людей, как карты в пасьянсе, виделась во всем этом.
Я следом за уполномоченным НКВД и майором зашел в хуторской дом. Там обстановка была небогатая, да еще все перевернуто: табуретки, лавки.
Меня записали в понятые. Логачев составил протокол. Среди вороха бумаг лежал толстый гроссбух, страницы которого заполнены записями, исполненными карандашами и чернильными перьями.
— Ценная вещь, — взвесив его в руке, отметил уполномоченный. — Смотри, что тут у них.
В гроссбухе были заполнены три раздела с фамилиями и пометками. «Члены организации». «Сочувствующие». «Враги». Кстати, в первых строках «врагов» числилась вся наша семья.
Еще при обыске изъяли всякую националистическую литературу, пачку листовок.
— И чего это за сборище было? — поинтересовался я.
— Националисты, — пояснил Логачев. — ОУН. Такая бандитская организация, опутавшая всю Западную Украину и Польшу. Вот и в твоем селе они ячейку подпольную пытались организовать.
— Вот так комедия, — протянул я, хотя, в принципе, ничего нового для меня не было. Я и так знал, что националисты кучкуются друг с другом. Просто они теперь обозвались организацией.
— Осталось дело за малым — установить личность каждого задержанного, — сказал уполномоченный.
— А чего их устанавливать, — пожал я плечами. — Я их всех знаю.
— Не боишься светиться?
— Да чего бояться? Я все равно у них в списках главных врагов.
— Ну, тогда поехали, — кивнул Логачев…
Во дворе районного отдела НКВД выстроились доставленные. Встали мы в сторонке с Логачевым, и я ему обозначил каждого. Знал я действительно всех до единого. В основном это были местные. Двое из Вяльцев, остальные наши, селяне. По большей части единоличники. Хотя затесался даже колхозный агроном, прибывший к нам из Станиславской области.
А вот еще один персонаж, который давно мозолил мне глаза. Скрипач из того несчастного оркестра, где играл на трубе Звир. Недаром я подозревал его в том, что он ведет среди народа националистическую агитацию. Попался, записной болтун!
Я дал каждому коротенькую характеристику, Логачев сделал отметки карандашом в своем толстом блокноте, который таскал в командирской дерматиновой сумке.
Когда арестованных заводили со двора в помещение отдела, в сутолоке ко мне приблизился Скрипач и прошипел разъяренным камышовым котом:
— Лучше сам повесься! Не так больно будет, гаденыш!
Боец внутренних войск, обратив на это внимание, не стал мудрствовать лукаво и выписал негодяю увесистого пинка, смазав весь пафос момента. Совершенно комично Скрипач влетел в дверной проем, где и распластался на полу.
Узнав, что мне наговорил Скрипач, уполномоченный как-то погрустнел:
— Да, не надо тебя было светить.
— Все равно бы узнали, — беззаботно отмахнулся я.
— Ты поосторожнее будь. И как только что подозрительное заметишь — сразу ко мне. Ты парень смышленый и преданный нашему делу. Такие нам нужны.
— Хорошо, — кивнул я.
Еще не воспринимал я угрозы националистов со всей серьезностью. И сильно ошибался.