— Да пустите же, дьяволы!
— Слыхали, как он нас обзывает?!
— Сволочь! Отказываешься!.. В перебежчики нацелился!..
— Я не отказывался!
— Нет, отказывался!
— Чего с ним пререкаться, с перебежчиком! Кончай разговор!
Грянул выстрел, и тело глухо бухнулось.
— Унесите эту падаль!
— Да ладно, пусть валяется, кому он мешает.
Джаз продолжал греметь, молодая девушка повернула голову на тоненькой шейке.
— Что это там такое? — спросила она.
— Кажется, кого-то застрелили.
— А-а.
Небольшая компания пристроилась за дальним столиком.
— Они тут все толкуют о том, что произойдет завтра, а знаете, что, по-моему, будет?
— Ну?
— Совсем не то, что воображают себе эти сопляки.
— А что же?
— М-м… — Свернув цигарку, он прикурил у соседа, сплюнул табачную крошку. — Мы ведь тоже умеем нажать на курок, когда надо. И между прочим, бог его знает, не у нас ли они научились кое-каким приемам — если только этому нужно учиться.
— Вряд ли, к таким делам у всех в наше время природная склонность.
— Конечно.
— А недурно было бы еще чуточку прочистить человечество. Оно в этом явно нуждается.
— Да, не возражаю принять посильное участие.
Молодая женщина подошла и тихонько села рядом с палачом. Она была похожа на нищенку, но, когда она откинула платок с головы, лицо ее лучилось удивительным, щедрым светом. Она осторожно положила свою руку на его, и он повернулся к ней — кажется, она была единственной, на кого он посмотрел за все это время. О ней рассказ впереди.
Музыка переменилась, оркестр получше в другом конце зала заиграл томное танго на тему старой классической мелодии. Обстановка была спокойная и одушевленная, но одному господину, как на грех, понадобилось выйти в туалет. Возвращаясь назад, он увидел, что негры сидят и наспех глотают бутерброды за столиком позади своей эстрады. Он подошел к ним с побагровевшим лицом.
— Да как вы смеете, свиньи этакие! Сидеть и есть вместе с белыми людьми!
Они изумленно обернулись. Ближайший из них приподнялся со стула:
— Что? Что господин хочет сказать?
— Что я хочу сказать! Ты смеешь сидеть тут и есть, обезьяна поганая!
Чернокожий подскочил как на пружинах, и глаза его сверкнули, но он не решился ничего предпринять.
— Хэлло, джентльмены! Хэлло! — заорал разгневанный господин, адресуясь к публике, и люди начали сбегаться, столпились вокруг него и негров. — Видали вы что-нибудь подобное? Это же неслыханно! Эти обезьяны сидят и едят вместе с нами!
Поднялся страшнейший переполох.
— Какая наглость! Неслыханно! Вы что, думаете, вам тут обезьянник?! Так, что ли, по-вашему?!
— Нам тоже надо есть, как всем живым существам! — сказал один из негров.
— Но не вместе с людьми, собака!
— Есть! Вы пришли сюда играть! А не есть!
— Вы имеете честь играть для нас, поскольку нам угодно находить удовольствие в вашей музыке! Но извольте вести себя прилично, а иначе вас линчуют! Понятно?!
— Полезайте-ка живо на место!
— Ну! Пошевеливайтесь!
Чернокожие и не думали исполнять приказание.
— Да это же форменное пассивное сопротивление, господа! — сказал представительный джентльмен благородной наружности.
— Ну! Долго еще ждать?!
— Go on![1] Живо полезайте на эстраду!
— Мы голодные! Нам надо поесть, чтобы мы могли играть!
— Голодные! Нет, вы слыхали, а?!
— Да, надо! И мы имеем на это право, — сказал огромный детина, с угрозой сверкнув глазами.
— Право! Это у тебя-то есть какие-то права? Бесстыжий!
— Да, есть! — сказал чернокожий, подступая.
— Что?! Это ты белому человеку так отвечаешь, сволочь! — Он ударил чернокожего прямо в лицо.
Негр сжался в комок, задрожал, как зверь, потом с быстротой молнии прыгнул вперед и всадил в него кулак, так что белый господин упал навзничь.
Поднялась невообразимая кутерьма. Народ бросился к ним, весь зал пришел в неистовое возбуждение. Чернокожие сбились в тесную кучу, стояли напружинившись и ощетинившись, с налитыми кровью глазами и белым оскалом зубов, словно какие-то невиданные звери в человеческих джунглях. Грохнул выстрел, и один, отделившись от кучи, рыча и истекая кровью, бросился на белых, в ярости колотил всех без разбора. Остальные с ревом рванулись за ним, но были остановлены револьверами, выстрелы гремели непрерывно, и они, окровавленные, уползали за столы и стулья.
— Ну что, будете вы играть? — крикнул симпатичный белокурый господин и разрядил свой браунинг туда, где они прятались.
— Нет! — прорычали чернокожие.
— У нас же есть другой оркестр! — воскликнул кто-то, пытаясь всех успокоить. — Есть же еще один!
— К черту сентиментальную слякоть! Пусть вот эти играют! Ну-ка поднимайтесь, черномазые обезьяны!
Их вытеснили из укрытий, и опять началась свалка, еще хуже прежней, сплошное безумие и столпотворение. Предметы носились в воздухе, как смертоносные снаряды, уличная шваль взгромоздилась на стулья и визжала. Негров гоняли по всему залу.
— Кой черт! Ведь мы же все-таки цивилизованные!..
— Что?! Скажешь это слово еще раз — пристрелю!
— Цивилизация, черт ее возьми!
Чернокожий детина, кажется тот, с кулаком, метался по залу, как бешеный зверь, пинками опрокидывая все на своем пути и раздавая смертельные нокауты направо и налево, но был настигнут метким выстрелом, схватился за грудь и рухнул, растянув губы в широкую пустую усмешку. Остальные, собрав разрозненные силы, вооружились стульями и крушили черепа всем, кому могли. Они дрались в слепом остервенении, излучая ненависть белками глаз, пока не падали, сраженные.
— Кусаешься, трусливая собака! — рявкнул богатырь в военной форме полумертвому цветному, лежавшему на полу и стиснувшему челюстями его ногу, направил дуло вниз и послал в него пулю. Черные испускали страшные, диковинные воинственные клики, как в первобытном лесу, но белые не давали себя запугать, стойко удерживали позиции всего лишь с помощью оружия, револьверные выстрелы трещали, как пулеметные очереди. Это была жаркая, яростная схватка.
Двое молодых убийц не принимали участия, сидели и забавлялись, наблюдая за происходящим, — они свое сделали.