Палач

Россо Х А Палач

X. А. де Россо

ПАЛАЧ

Перевод М. Ларюнина

Сегодня был только один. Обычно случалось по нескольку, а однажды, когда казни только начинались, было двадцать три. Когда он упомянул это число в разговоре с Томазино, то вождь рассмеялся и сказал, что оно самое подходящее с тех пор, как Движение было названо именем 23 апреля, днем начала революции. Но теперь количество заключенных сократилось. Как-то раз около недели назад привели семерых - самое большее за две недели. Сегодня же был лишь один.

Палач нетерпеливо прохаживался около автобуса, на котором предстояло доставить осужденного к месту казни, к холму, откуда можно было разглядеть Карибское море, неразличимое сейчас, ночью. Днем оттуда открывался изумительный вид, но капитану еще не приходилось бывать там при дневном свете, до захода солнца. Не то, чтобы это место вызывало у него брезгливость, думалось ему, просто обычно к этому времени он уставал, и было не до красот природы. И не более того, говорил капитан себе, не было ни сожаления, ни тоски по дому. Республика Сьело Асул - Голубое Небо - была его новым домом, вот и все.

Он бросил окурок сигары и растер его по земле подошвой ботинка, поймав себя на мысли, что перенял эту привычку от вождя, когда тот курил только сигареты. Воспоминание о Томазино взволновало его и вызвало раздражение. Здесь, в столице, уже пошли сплетни о вожде, который находился сейчас где-то в южных провинциях, воодушевляя крестьян обещаниями дать землю и плантации, а рабочих - повышением зарплаты, и лелеял в глубине души замыслы создать новую республику Сьело Асул, сделать остров свободным от нищеты и отчаяния. Но пока замыслы оставались.только мечтами, находились такие, которые начали открыто поговаривать, что не плохо было бы сделать что-нибудь более конкретное, нежели витание в облаках с рассуждениями о светлом будущем. Взять хотя бы Лэрамита. Поначалу он был одним из самых пылких поклонников Томазино де ла Луса, но потом начал критиковать его действия, подвергся аресту и томился сейчас в заключении, ожидая решения своей участи. Сто процентов, что его приговорят к смертной казни и как-нибудь ночью привезут к холму с видом на Карибское море и расстреляют... Он вздохнул и на минуту представил, как, в общем, неплохо было бы прокатиться домой, в Штаты. Потом вспомнил, что там его принимали за пустое место, а здесь, в Сьело Асул, он - капитан армии Томазино. Уважение и почет окружали его, им пугали и на него молились, ведь это им проводились все расстрелы в столице. Капитан решил принять гражданство Сьело Асул. Нечего и говорить, как далеко здесь можно было пойти.

На асфальте тюремного двора раздались шаги, и по ним капитан узнал охрану, которая обычно сопровождала в джипе автобус с заключенными, отпугивая любопытных. Из темноты вышел надзиратель, двое охранников и заключенный. Они быстро подошли к автобусу. Скоро они приедут на место, еще несколько минут. Все закончится, и, может, ему удастся сегодня увидеть Марию Альбу. Мысль, что заключенный всего один, обрадовала капитана. Приговоренных принято было расстреливать по одному, и несколько человек заняли бы кучу времени.

Капитан жестом показал заключенному, одетому в грубую тюремную робу, зайти в автобус, потом возникла заминка, пока выяснялось, кому на этот раз сидеть за рулем. Капитан вспомнил, что Ривера, делавший обычно это, подал рапорт о болезни и вместо него прислали другого сержанта. Перес, так что ли его звали? Или Гонсалес? Капитан взглянул на него, коренастого юнца с широким открытым лицом, казавшимся желтоватым в тусклом свете тюремного дворика.

- Ты, - сказал капитан. - Как тебя зовут?

- Gomez, mi capitan *.

Белые зубы сверкнули в улыбке.

- Водить умеешь?

- Si. *

Гомес забрался на сиденье водителя, а капитан сел в джип. Он посигналил автобусу трогаться и выехал вслед за ним на дорогу, ведущую к холму.

Думая о расстрелянных, капитан всегда отмечал общую для них черту - большинство знало, как надо умирать. Никого не приходилось связывать, и лишь немногие соглашались принять пулю с завязанными глазами. Как-то двое приговоренных, кадровые офицеры из разбитой диктаторской армии, отдавали команды комендантскому взводу, целившемуся в них. Только раз один заключенный упал на колени, когда его подвели к испещренной выбоинами от пуль стене, освещенной ярким электрическим светом, и так и пришлось пристрелить его, хнычущего. Но это, скорее, исключение. Казалось, что условия жизни здесь нищета и голод, выжимающий последние соки изнурительный труд и непрестанные гонения - сделали смерть обычным явлением для большинства людей, так что они воспринимали ее с безразличием и почти как избавление.

Сегодняшний заключенный запнулся, подходя к стене, и, будто устыдившись минутной слабости, расправил плечи и прошел оставшийся путь с вызывающе откинутой назад головой. Это был худощавый человек с темными волосами, тронутыми кое-где сединой. Вряд ли военный, подумал капитан. Наверное, политический - и поежился. Вина, за которую приговаривали к расстрелу, не его дело. Ему вменялось в обязанность лишь расстреливать, и он никогда не позволял своим мыслям идти дальше.

Имена заключенных редко были ему известны, и этот заключенный тоже был для него безымянным.

Приговоренный отрицательно покачал головой на предложение завязать глаза. У капитана в кармане рубашки всегда лежала пачка американских сигарет для приговоренных. На этот раз отказа не последовало, и капитан дал ему прикурить. Потом он отошел к стоявшему наготове комендантскому взводу, оставаясь некоторое время стоять спиной к приговоренному, даря ему несколько лишних затяжек. Подойдя вплотную к солдатам, капитан выпрямился. Его всегда охватывала гордость при звуках своих команд на чужом языке, раскатисто срывавшихся с губ.

- Atencion! Usio! Apunten! Tiren!***

* Гомес, мой капитан (исп.)

** Да(исп.)

*** Внимание! Готовьсь! Цельсь! Огонь! (исп.)

Когда эхо от выстрелов замерло вдали, воцарилось молчание, такое тяжелое, что невольно приковывало к себе все мысли, заставляя забывать даже о только что происшедшем.

Комендантский взвод всегда возвращался в автобусе, пока капитан в одиночестве правил джипом. Новый сержант, Гомес, наблюдал за лицом капитана со странной улыбкой, которая тут же исчезла, едва их взгляды встретились.

- На сегодня все, - сказал капитан. - Отвезите людей обратно в бараки.

- Si, mi capitan, - отсалютовал Гомес.

Ехавший сзади автобус едва поспевал за джипом, который капитан гнал, не дожидаясь следовавших за ним. Он очень торопился. Это потому, что скоро можно будет увидеть Марию Альбу, мелькнуло у него в голове. Правда, на нервы действует то, - продолжались его размышления, - что нельзя быть уверенным в ней. Знакомство с ней, произошедшее во "Флор де Оро" - "Золотом Цветке" - на Авенидо Насьональ, выделяло ее из других. До падения диктатора "Флор де Оро" обслуживал только самых состоятельных американских туристов. Ресторан все еще оставался привилегированным местом. Вскоре капитан был у входа, и перед ним расступились, почтительно пропуская. Разумеется, из-за его мундира и известности о его высоком положении. Страх перед ним заставлял людей опускать глаза, и в их движениях проскальзывал оттенок почтительности.

Улыбка разгладила черты его лица при этой мысли. Никогда так не было в Штатах, где он был никем.

Войдя внутрь, капитан выбрал столик в затемненной нише. Мягко лилась музыка, лампы едва рассеивали таинственный полумрак. Все было бы совсем замечательно, если бы поскорее появилась она.

Закрыв глаза, он попытался вызвать в памяти аромат ее духов, неуловимо тонкий и дразнящий обоняние. И перед ним так отчетливо всплыло это воспоминание, что ощущение было почти физическим. Открытые глаза подтвердили, что он не обманулся. Она молча скользнула в нишу и села напротив, глядя с легкой улыбкой в его глаза.

Улыбка эта тут же исчезла, как исчезла у Гомеса, когда тот заметил на себе внимательный взгляд капитана. Что заставило его вспомнить об этом? Слишком много смерти вокруг? Не может быть. Он провел приблизительно две сотни расстрелов и считал, что давно привык к ним. Только вот слишком частыми были смены состава комендантского взвода. Взять хотя бы Риверу, сказавшегося больным. Неужто из него испарились остатки мужества и он больше не может смотреть на лица людей в их последние минуты? Почувствовав раздражение, капитан отогнал мысли о нем.