— Веспасиан! — окликнула его Ценис, подбегая к нему, когда они с Паллом вернулись в атрий. — Что происходит?
Он обнял любимую за плечи и зарылся лицом в ее волосы.
— Демонстрация силы воли твоей хозяйки. Она только что вынесла смертный приговор собственной дочери и теперь решила выступить в роли палача.
Он отпустил Ценис и несколько раз ткнул пальцем в сторону, откуда теперь доносились истеричные вопли.
— Пусть она ее ненавидит, это ее право, — крикнул он Паллу. — Но как можно такое?
— Ей ничего другого не остается, — ответил Палл, к которому вернулась его былая невозмутимость. — Потому что она знает: если этого не сделать, Тиберий, чести ради, непременно отомстит за сына, причем куда более страшным образом. Клавдий, Калигула, Гемелл — все они умрут, а с их смертью власти лишится и она сама.
— Если это единственный способ удержать власть в Риме, то я лучше вернусь к себе в провинцию.
Ценис посмотрела на него и медленно покачала головой. Крики тем временем продолжились.
— Нет, любовь моя. Ты останешься здесь и научишься у нее силе. Палл прав: если она так не сделает, то Тиберий будет вынужден из соображений чести убить всех остальных своих родственников.
— А почему нет? Калигула мой друг, и я не желаю ему зла. Но я видел, каков он, и точно знаю: не дай нам боги иметь такого императора. Мы бы только выиграли, получи Тиберий свободу выбрать себе самого достойного преемника.
— Ты считаешь, что он так поступит? А если он выберет наихудшего, чтобы на его фоне его самого потом вспоминали как хорошего? Если он выберет тирана?
Веспасиану тотчас вспомнился безумный и капризный старик на Капри, и ответ на вопрос Ценис нашелся у него почти сразу.
— Он выберет тирана, и это будет его веселить, потому что…
Он недоговорил, и по лицу его как будто промелькнуло прозрение. Он облегченно вздохнул.
— То есть, нам лучше иметь такого императора, как Калигула, каким бы распутным тот ни был. По крайней мере, Антония сможет оказывать на него влияние, верно?
— Я тоже склонен так думать. Именно поэтому я не позволю тебе ее переубедить. — Палл высоко поднял ключ от камеры Ливиллы. — Я отдам этот ключ моей хозяйке лишь тогда, когда она исполнит свой долг по отношению к Риму. Так будет лучше для всех нас.
Веспасиан посмотрел на ключ и с ужасом понял: Антония отдала его Паллу, потому что не доверяла себе. Она опасалась, что материнские чувства перевесят чувство долга.
— То есть она делает это вопреки себе самой?
— А ты как думал?
— Да, потому что иного выхода нет.
— Это почему же? Она могла бы взять нож и приставить его к горлу собственной дочери. Она этого не сделает. Да и любой на ее месте. И потому она вынуждена терпеть стенания Ливиллы и видеть, как та медленно умирает. Сама она узрит в этом наказание за убийство ребенка, но она готова принять его, чтобы выполнить свой долг перед Римом.
Веспасиан обернулся в ту сторону, откуда доносились крики и плач.
— Что же, кажется, я понял и готов рукоплескать ей за ее мужество. Она платит высокую цену, но цену, без которой нельзя исполнить свой долг.
Палл пожал плечами.
— У нее есть сила воли, и если подумать, ничего другого ей не нужно.
— За это она должна быть благодарна. — Веспасиан посмотрел на Ценис и вздохнул. — А теперь я должен найти в себе силы, чтобы уйти и выполнить мой долг.
Ценис протянула руку и погладила его по щеке.
— Ты найдешь в себе силы его выполнить, так или иначе, — улыбнулась она.
Веспасиан сделал шаг назад и пристально посмотрел на Ценис. В эти мгновения ему хотелось одного: как можно глубже погрузиться в нее, очиститься в ее объятиях от забот и ужасов дня. Увы, он знал: это еще не конец.
— Палл, — тихо сказал он. — Будь добр, пусть кто-нибудь проводит Ценис в дом моего дяди. Сомневаюсь, что в ближайшие дни твоей хозяйке понадобятся ее услуги.
— Я сделаю это сам.
— Увидимся позже, любовь моя, — сказал Веспасиан и, приподняв Ценис за подбородок, нежно поцеловал ее в губы.
— Ты куда?
— В Курию. Выполнить свой долг, причем малоприятный, по мнению дядюшки Гая. Не знаю, что это такое. Но по сравнению с тем, что делает Антония, мне теперь все остальное покажется мелочами.
Он снова поцеловал ее, на сей раз с большей страстью, и направился к выходу. В его ушах по-прежнему стояли исступленные вопли Ливиллы, а перед мысленным взором всплывала картина: Антония, спокойно сидящая перед дверью, за которой умирает ее собственная дочь. Взбодренный примером Антонии, он зашагал прочь.
Когда Веспасиан вошел в распахнутые двери Курии, в Сенате царил оглушительный шум. В дальнем конце зала перед обоими консулами стояли два ребенка — мальчик лет четырнадцати и девочка лет шести-семи. На ступенях с обеих сторон от них на складных стульях расположились сенаторы, которые старались перекричать друг друга.