Рокко Алгиси, ученик колдуна. Ох, принесла нелегкая… И чего Фабиано их терпит? Вроде как пользу какую-то приносят, грешники эти. Надо бы и к ним в дом сегодня заскочить на всякий случай — пусть не думают, будто им там все дозволено. Хоть чуток, да пусть побеспокоятся.
Нильс вздохнул. Теперь уже покоя вовсе не видать. Щемит что-то сердце, тоска какая-то непонятная. Правда бы сейчас пенного кружку-другую накатить — праздник ведь. Но, раз нет тут такого завода, — значит, нечего и мечтать. Кто сказал, что второй шанс от Дио будет веселым да беззаботным?
Когда крикливый ученик колдуна покинул церковь, Нильс подождал еще немного, чтобы не догнать его невзначай, и встал со стула. Поклонился изображению Дио, коснулся пальцами лба, груди, живота. Тяжелые, гулкие звуки его шагов прозвучали под сводами церкви, как отдаленные взрывы.
На улице ветер взметнул русые волосы Нильса. Он поморщился — не от холода, нет, — думая, что надо бы постричься покороче. Дурной пример подчиненным. А вот и они — Арме́лло, Эдуа́рдо, Томма́со. Армелло протягивает карабин, улыбаясь. Нильс ответил на его улыбку мрачной гримасой — ничего не поделать, не снизошло в душу умиротворение. Внутри будто ледяная пружина напряглась.
— Обстановка? — потребовал Нильс.
Томмасо тут же вытянулся по стойке смирно:
— В городе все спокойно! Из нарушений — выявили один легкий случай древопочитания.
— Где?
— В доме Берлуско́ни.
Нильс покачал головой. Вот она, проверка на прочность. Махнуть бы рукой, сказать солдатам, что ничего не видели — послушают! — и шагать себе спокойно, город патрулировать… До́ма, в Ла́стере, такое «древопочитание» — в каждом доме, в каждом дворе, на каждой площади. Здесь же… Здесь Дио хочет иначе.
— Идем.
Трое карабинеров молча последовали за Нильсом. Давно уже не пытались разговорить молчаливого командира, знали, что бесполезно. А Нильс будто и не замечал этой тяжелой тишины, неловкого молчания. Шел себе и делал, что положено, не сворачивая с прямого пути.
Когда звуки музыки достигли его ушей, он замер, и карабинеры остановились позади. Нильс прислушался. Три месяца молчания — и вот снова. Мелодия эта — развеселая и злобно-яростная одновременно. Как будто волк беснуется в клетке, не понимая, что свобода навсегда потеряна, еще упиваясь своей молодецкой силой, от которой больше никакого толку.
В Ластере, откуда пришел Нильс, музыка звучала частенько, и никто не обращал на нее внимания. Здесь же только одно живое существо осмеливалось издавать подобные звуки.
— Синьор Альтерман? Синьор капитан?
— Да, — очнулся Нильс от раздумий. — Да… Пойдем-ка через Милостивую…
Нильс, живший в Вирту чуть больше года, только по разговорам знал, что раньше улицы назывались как-то иначе. Сам привык к новым названиям, которые все равно чуть-чуть менялись в устах жителей. Например, улицы Милости Дио, Благодати, Праведности, — превращались в Милостивую, Благодатную, Праведную. А улица Священная вовсе отказалась переименовываться, так и осталась для всех Центральной. За год дважды вешали таблички с правильным именем, но по ночам они исчезали. И Нильс догадывался, что за нахалка смеет поступать таким образом, но молчал. Потому что знал, что, поступи Энрика так, у нее хватит ума хорошенько запрятать таблички. А еще — потому что каждый раз, узнавая о новой ее выходке или слыша дерзкую мелодию, вспоминал себя. Такого давнишнего, молодого и глупого, осмелившегося пойти против всех во имя своей веры… Вспоминал — и обходил стороной. Дио многое может потребовать от человека, но не все.
Окольными путями вышли к дому сурового дровосека Филибе́рто Берлускони. Постояли на улице, скорбно качая головами. В большом окне одноэтажного домика, будто стройная нарядная девица, красовалась елка. В украшениях из цветной бумаги, с резными деревянными фигурками птиц и зверей, она стояла не то смелым и отчаянным вызовом, не то несравненной глупостью.
— «Легкий случай», — пробормотал Нильс.
— Ну, синьор капитан… — жалобно протянул Томмасо. — Жрецы здесь не ходят, кроме нас — никто…
Нильс едва не сбил его с ног тяжелым взглядом. Томмасо замигал, отвернулся. Убедившись, что больше никто не хочет поделиться своим мнением, Нильс толкнул калитку. Заперто. Приподнялся на цыпочки, перекинул руку через забор, нащупал задвижку. Нехорошо, конечно, как вору пробираться, но иначе — как до Филиберто дозваться? В воздух из карабина палить, весь городишко собрать?
Кованые сапоги простучали по расчищенной от снега каменной дорожке. Остановившись на крыльце, Нильс трижды громко ударил в дверь и прислушался. Кажется, вот только слышался внутри детский смех, — и все смолкло. Тишина.