– Ты, палачово отродье, одет в одежду мертвых! – выпалил Губерт. Он был на голову выше Клауса и шире в плечах. Целый день вместе с отцом Губерт Крохт работал в кузнице и, как говорили ребята с их улицы, мог руками колоть орехи и растирать в крошку кирпичи.
– Имущество казненного наследует палач, – выдохнул Клаус заученную формулировку, исподлобья глядя на сына кузнеца. На нем сегодня действительно была новенькая безрукавка, которую оставил отцу повешенный недавно столяр. Мать выстирала и немного укоротила безрукавку, так что Клаус целую неделю ждал, когда же наступит первый морозный денек для того, чтобы одеть эту красивую, точно одежда пажа из дома вельможи, красную с синими полосами безрукавку. И вот теперь все настроение было испорчено.
– Твой отец – палач – он убивает людей! Лучше бы работал, как все, а то занимается душегубством и за это золото лопатой гребет! – выплевывая каждое слово и нагло ухмыляясь при этом, сообщил Губерт. – А твоя мать – ведьма – поливает свои цветы человеческой кровью! Скажешь не так?!
В этот момент за спиной Губерта появился его отец, кузнец Крохт, на шум и голоса вылезший из кабака и подоспевший как раз вовремя, еще до того, как мальчишки затеяли драку.
– Как ты смеешь, щенок, говорить такое о семье господина Миллера! – заорал он громовым голосом. – Неужто не помнишь, как я учил тебя, что палач – орудие в руках закона! Все мы под Богом ходим! Никто не знает, что будет дальше. А случись самое страшное, так господин Петер Миллер у нас ведь не простой палач! Лучший палач на все герцогство! Во всем христианском мире! – он сделал широкий жест руками. – Господин Миллер может с одного удара отсечь любую голову, так что ты, паршивец, даже и не заметишь. Большая честь попасть в руки к господину Миллеру, потому как господин Миллер нашего брата жалеет. И жалеючи, не позволяет долго мучаться, как другие палачи, которые и голову с трех ударов секут, и вешают так, что человек нипочем умереть не может, страдая и моля о смерти.
Так и скажи своего отцу, Клаус, что кузнец Губерт Крохт его уважает, и вся семья его палачову работу почитают. Что же касается Губерта младшего, так я его, не извольте беспокоиться, посеку уж. Вот уж божье наказание какое – иметь сына олуха!
* * *Клаус не знал, что ответить, тогда кузнец извлек из-за пояса монетку и положил ее на ладонь мальчика.
– Купите себе, господин Клаус Миллер, печатный пряник или пирожок, какой повкуснее, и не держите зла на моего оболтуса, – говоря это, здоровенный кузнец только что не свернулся в три погибели рядом с маленьким Клаусом.
В этот момент к говорившим подошел сам Петер Миллер и встал возле сына.
– Добрейший денек, господин Миллер, – приветствовал его кузнец, немного разогнувшись, так как главный в Оффенбурге палач был весьма миниатюрен. А разговаривать с ним, возвышаясь, точно пожарная каланча, кузнец считал опасным, так как Петер Миллер мог счесть это явным оскорблением. Подобострастно улыбаясь, Крохт поспешил протянуть палачу руку. Клаус отметил, что пальцы Губерта старшего при этом слегка тряслись.
Петер ответил на рукопожатие, скупо улыбнувшись соседу и обняв за плечи сына.
– Скидовай шапку, нахалюга, – Губерт отвесил подзатыльник сыну, заставив его поклониться главному в городе палачу. – Вот, господин Миллер, учу мальца уму разуму. А то оболтусом растет, не пойму в кого.
– Все хорошо, господин Крохт, – Петер попытался увести с улицы Клауса, но кузнец решил, что его объяснения случившегося пришлись не по нраву палачу, поэтому он потащился за Миллером, громыхая на всю улицу о том, какой у них в Оффенбурге замечательный палач:
– Господин Миллер и в тюрьме людей лечит, кто заболеет. И настойки, какие ни попросишь, изготавливает! И ведьму завсегда спознать могет. А ведь всем известно, что все беды от ведьм!
– Верно говоришь! – к кузнецу подошел бывший солдат. – Господин Миллер так вытянул в колодках мою ногу во время допроса по делу старой Марты Бирсфельд, что та хрустнула, а потом снова стала гнуться. А ведь все соседи знают, что я был ранен в схватке с людьми знаменитого Кровавого Перца, чтоб черти припекли его хилую задницу в аду! И с тех пор уже не мог встать на ногу и передвигался только при помощи костылей!
– Хорошо, хорошо, – Петер Миллер открыл дверь в дом, затолкнув туда сына и продолжая раскланиваться с соседями.
В этот момент взгляд его упал на стоящего в толпе офицера в мундире цвета вареного рака с золотыми позументами на груди, как носили офицеры личной гвардии бургомистра, и, обреченно вздохнув, пригласил его войти.
Растроганный здравицами, которыми соседи славили его отца, Клаус замешкался было в прихожей, снимая уличную обувь.