Петроградский орган "Революционное Дело" сообщал такие подробности о расстреле 60 по Таганцевскому делу.
"Расстрел был произведен на одной из станций Ириновской ж.д. Арестованных привезли на рассвете и заставили рыть яму. Когда яма была наполовину готова, приказано было всем раздеться. Начались крики, вопли о помощи. Чаете обреченных была насильно столкнута в яму, и по яме была открыта стрельба.
На кучу тел была загнана и остальная часть и убита тем же манером. После чего яма, где стонали живые и раненые, была засыпана землей". Вот палачи московские, которые творят в специально приготовленных подвалах с асфальтовым полом с желобком и стоком крови свое ежедневное кровавое дело.
Три палача: Емельянов, Панкратов, Жуков, все члены российской коммунистической партии, живущие в довольстве, сытости и богатстве. Они, как и все вообще палачи, получают плату поштучно: им идет одежда расстрелянных и те золотые и прочие вещи, которые остались на заключенных. Они выламывают у своих жертв золотые зубы, собирают золотые кресты…".
С.С.Маслов рассказывает о женщине-палаче, которую он сам видел. "Через 2–3 дня она регулярно появлялась в Центральной-Тюремной больнице Москвы (в 1919 г.) с папиросой в зубах, с хлыстом в руках и револьвером без кобуры за поясом. В палаты, из которых заключенные брались на расстрел, она всегда являлась сама.
Когда больные, пораженные ужасом, медленно собирали свои вещи, прощались с товарищами или принимались плакать каким-то страшным воем, она грубо кричала на них, а иногда, как собак, била хлыстом… Это была молоденькая женщина-лет 20–22".
Были и другие женщины-палачи в Москве.
С.С.Маслов как старый деятель вологодской кооперации и член Учредительного собрания от Вологодсклой губ., хорошо осведомленный о вологодских делах, рассказывает о местном палаче (далеко не профессионале) Ревекке Пластининой (Майзель), когда-то скромной фельдшерице. Она собственноручно расстреляла 100 человек
В Вологде чета Кедровых — добавляет Е.Д.Кускова, бывшая в это время там в ссылке — жила в вагоне около станции. В вагонах проходили допросы, а около вагонов — расстрелы.
При допросах Ревекка била по щекам обвиняемых, орала, стучала каблуками, иступленно и кратко отдавала приказы: "К расстрелу! К стенке!" "Я знаю до десяти случаев, — говорит Маслов, — когда женщины добровольно "дырявили затылки". О деятельности в Архангельской губ. весной и летом 1920 года этой Пластининой-Майзель, которая была женой знаменитого Кедрова, сохранились и такие воспоминания: "После торжественных похорон пустых, красных гробов началась расправа Ревекки со старыми партийными врагами. Она была большевичка. Эта безумная женщина, на голову которой сотни обездоленных матерей и жен шлют свое проклятие, в злобе превзошла всех мужчин ВЧК.
Она вспоминала все меленькие обиды семье мужа и буквально распяла эту семью, а кто остался не убитым, тот был убит морально. Жестокая, истеричная, безумная. Она придумала, что белые офицеры хотели привязать ее к хвосту кобылы и пустить лошадь вскачь.
Уверовав в свой вымысел, она едет в Соловецкий монастырь и там руководит расправой! Вместе со своим новым мужем Кедровым. Дальше она настаивает на возвращении всех арестованных комиссией Эйдука из Москвы, и их по частям увозят на пароходе в Холмогоры, усыпальницу русской молодежи, где, раздев, убивают их на баржах и топят в море.
Целое лето город стонал под гнетом террора.
"Как ни обычна «работа» палачей — наконец, человеческая нервная система не может выдержать. И казнь совершают палачи преимущественно в опьяненном состоянии — нужно состояние «невменяемости», особенно в дни, когда идет действительно своего рода бойня людей. В Бутырской тюрьме даже привычная к расстрелу администрация, начиная с коменданта тюрьмы, всегда обращалась к наркотикам (кокаин и пр.), когда приезжал так называемый "комиссар смерти" за своими жертвами и надо было вызывать обреченных из камер.
"Почти в каждом шкафу, — рассказывает Нилостонский про Киевские чрезвычайки, — почти в каждом ящике нашли мы пустые флаконы из-под кокаина, кое-где даже целые кучи флаконов".
В состоянии невменяемости палач терял человеческий образ.
"Один из крупных чекистов рассказывал, — передает авторитетно свидетель, — что главный (московский) палач Мага, расстрелявший на своем веку не одну тысячу людей, как-то закончив «операцию» над 15–20 людьми, набросился с криком "раздевайся, такой-сякой" на коменданта тюрьмы Особого Отдела ВЧК Попова, из "любви к искусству" присутствовавшего при этом расстреле. "Глаза, налитые кровью, весь ужасный, обрызганный кровью и кусочками мозга, Мага был совсем невменяем и ужасен", — говорил рассказчик. "Попов струсил, бросился бежать, и только счастье, что своевременно подбежали другие и скрутили Мага"…
И все-таки психика палача не всегда выдерживала. В отчете сестер милосердия Красного Креста рассказывается, как иногда комендант ЧК Авдохин не выдерживал и исповедывался сестрам. "Сестры, мне дурно, голова горит… Я не могу спать… Меня всю ночь мучают мертвецы"…
"Когда я вспоминаю лица членов ЧК: Авдохина, Терехова, Осмолова, Никифорова, Угарова, Абнавера или Гусига, я уверена, — пишет одна из сестер, — что это были люди ненормальные, садисты, кокаинисты — люди, лишенные образа человеческого".
В психиатрических лечебницах зарегистрирована как бы особая "болезнь палачей" — мучающая совесть и давящие психику кошмары захватывают виновных в пролитии крови.
Одно время ГПУ пыталось избавиться от этих сумасшедших путем расстрела их, и несколько человек таким способом были избавлены от кошмара душивших их галлюцинаций.
Просмотрите протоколы Деникинской комиссии, и вы увидите, высшие чины ЧК, не палачи по должности, в десятках случаев производят убийства своими руками. Одесский Вихман расстреливает в самих камерах по собственному желанию, хотя в его распоряжении было шесть специальных палачей. Атарбеков в Пятигорске употреблял при казни кинжал. Роверр в Одессе убивает в присутствии свидетеля некоего Григорьева и его двенадцатилетнего сына…
Другой чекист в Одессе "любил ставить свою жертву перед собой на колени, сжимать голову приговоренного коленями и в таком положении убивать выстрелом в затылок". Таким примерам нет числа…
Смерть стала слишком привычна. Мы говорили уже о тех циничных эпитетах, которыми сопровождают обычно боль-шевисткие газеты сообщения о тех или иных расстрелах. Так упрощенно-циничной становится вся вообще терминология смерти: "пустить в расход", «разменять», "идите искать отца в Могилевскую губернию", "отправить в штаб Духонина", "сыграл на гитаре", "больше 38-ми я не смог запечатать", т. е. собственноручно расстрелять, или еще грубее: «нацокал», "отправить на Машук — фиалки нюхать"; комендант петроградской ЧК громко говорит по телефону жене: "Сегодня я везу рябчиков в Крондштадт".
Так же упрощенно и цинично совершается, как много раз уже отмечали, и самая казнь. В Одессе объявляют приговор, раздевают и вешают на смертника дощечку с номером. Так, по номерам и вызывают. Заставляют еще расписываться в объявлении приговора.
В Одессе нередко после постановления о расстреле обходили камеры и собирали биографические данные для газетных сообщений.
Эта «законность» казни соблюдается в Петрограде, где о приговорах объявляется в особой "комнате для приезжающих".
Орган Центрального Комитета коммунистической партии «Правда» высмеивал сообщения английской печати о том, что во время казни играет оркестр военной музыки. Так было в дни террора в 1918 году. Так расстреливали в Москве царских министров, да не их одних. Тогда казнили на Ходынском поле и расстреливали красноармейцы.
Красноармейцев сменили китайцы, Цозже появился как бы институт наемных палачей — профессионалов, к которым время от времени присоединялись любители-гастролеры.