ЦЕПЬ УЛИК
Пристально вглядываясь из сегодняшнего далека в лефортовский мрак начала пятидесятых годов, мы понимаем, как нужны были Рюмину признания арестованных, служившие, по теории Вышинского, «царицей доказательств». Мало того, признания каждого должны были сомкнуться в единую, неразрывную цепь улик, изобличавших роль как отдельных заговорщиков, так и Абакумова, державшего в руках все нити заговора.
От Абакумова добивались выдачи связей с иностранными спецслужбами. На ежедневных допросах его обвиняли в том, что он был «прислужником вражеских разведок», предлагали не увиливать, а говорить, что заставляло его «так старательно служить англичанам и американцам», и однажды заявили: «Установлено, что вредительски–подрывную работу вы проводили и в военной контрразведке. Абакумов, прекратите лгать и раскрывайте ваши подлинные вражеские замыслы!» У изнуренного пытками Абакумова хватило сил усмехнуться и спросить: «Что же я, по вашему, и на немцев работал?»
Серьезность обвинений требовала их максимальной конкретизации, и тогда люди Рюмина обратили взоры на так называемое «ленинградское дело», задавшись, как им казалось, вполне логичным вопросом: почему Абакумов не выявил шпионскую деятельность осужденных к высшей мере наказания врагов народа Кузнецова, бывшего секретарем ЦК ВКП(б) и членом Оргбюро ЦК, Вознесенского, занимавшего посты заместителя Председателя Совета Министров СССР и председателя Госплана СССР, и других? Причина странной пассивности Абакумова в «ленинградском деле» обнаружилась при анализе агентурных данных — оказывается, Абакумов дружил с Кузнецовым, они общались в неслужебной обстановке, устраивали семейные вечеринки и т. п. Это, в свою очередь, навело Рюмина на блестящую мысль: теперь ясно, почему Абакумов поручил вести дело Кузнецова своему приближенному Комарову — ведь благодаря ловкому приему ему удалось скрыть от партии преступную связь с Кузнецовым.
Допрошенный по этому поводу Комаров показал:
«Когда я доложил Абакумову план расследования дела Кузнецова и заговорил про шпионаж, тот, расхаживая по кабинету, принялся рассуждать вслух: «Собственно, какой у этих арестованных шпионаж? Они давно на виду, постоянно находились под охраной МГБ, каждый их шаг был известен… Начни мы ставить вопросы об их связи с заграницей, в ЦК будут смеяться…»
Абакумов часто говорил мне: «Мы солдаты, что прикажут, то и должны делать». Оттого я и не стал допрашивать Кузнецова про шпионаж — кто же осмелится пойти наперекор министру?»
Примерно в это же время Рюмин взял в архиве пятилетней давности дело по обвинению наркома авиационной промышленности Шахурина, главного маршала авиации Новикова, генерал–полковника Шиманова и других во вредительской деятельности, выразившейся в том, что они не заботились о качестве моторов и тем самым нанесли огромный ущерб боеспособности нашей авиации. А поскольку в Государственном Комитете Обороны авиационную промышленность опекал Маленков, в 1943 году удостоенный звания Героя Социалистического Труда за заслуги «в области усиления производства самолетов и моторов», Рюмин сделал вывод, что Абакумов еще в 1946 году с вражеской целью замыслил оболгать глубокоуважаемого Георгия Максимилиановича и ради этого поручил Лихачеву вместе с Броверманом фальсифицировать показания арестованных «авиаторов».
Абакумов решительно отрицал все эти обвинения и не подписывал протоколы допросов в тех случаях, когда в них содержались вопросы явно провокационного характера.