«…по имеющимся врачебным заключениям, арестованный № 15 якобы страдает болезнью сердца, а наблюдающий за ним врач разрешил допрашивать его не более 3–4 часов и только в дневное время…
При таком положении, учитывая поведение арестованного № 15, на мой взгляд, добиться от него признания вины в совершенных им преступлениях невозможно.
Мне кажется, целесообразно было бы поставить об этом в известность Инстанцию и предпринять необходимые меры в направлении получения от арестованного № 15 признательных показаний. Такой мерой, по–моему, может быть тщательное медицинское освидетельствование арестованного № 15 и в случае необходимости — применение срочных медицинских средств для быстрого восстановления его здоровья с тем, чтобы после этого его можно было бы активно допрашивать и обязательно пользоваться при этом острыми методами.
Секретарь партбюро парторганизации Следчасти по особо важным делам МГБ СССР — Цветаев.
16 января 1953 г.»
«Трогательная» забота тяготеющего к «острым методам» секретаря парторганизации не оставила равнодушным и Гоглидзе, видного бериевца: он тотчас распорядился созвать консилиум с участием врачей различных специальностей. Вот к каким выводам пришли тюремные эскулапы:
«…больной ходит пошатываясь в разные стороны, пользуется при этом либо поддержкой окружающих, либо опирается на стены и предметы… Жалобы на боли в сердце, иррадирующие в левую руку, на боли в ногах и отеки ног, отмечают слабость, быстрое утомление…
Данные обследования указывают на наличие у больного кардиоартериосклероза и атеросклероза с возможным склерозом коронарных сосудов; выявленная на ЭКГ недостаточность миокарда может быть отнесена также за счет общей астении…
Выявленные изменения не требуют постельного режима и диетпитания; больной работоспособен в течение нормального рабочего дня (до 6 часов), ночная работа противопоказана.
Полковник медслужбы — Петрин.
26 января 1953 г.»
Оставим заключение о «работоспособности» арестованного № 15 на совести доктора Петрина…
В феврале назойливый интерес следователей простирается и на зарубежные дела — они спрашивают у Абакумова, почему он своевременно не принял мер, узнав еще в 1945 году от закордонной агентуры о предательстве клики Тито — Ранковича. Абакумов объясняет, что стратегическая разведка не входила в функции ГУКР «Смерш», о названных следователями агентах он слышит впервые, а к разоблачению клики Тито — Ранковича никак не мог иметь отношения — этой проблемой от начала и до конца занимался ЦК ВКП(б).
В марте нежданно–негаданно наступает затишье, Абакумова оставляют в покое. Надежно изолированный от внешего мира, лишенный даже имени и фамилии, он и не подозревает, что умер Сталин и что Министерства государственной безопасности больше нет — вместо него создано объединенное Министерство внутренних дел СССР во главе с Берией, запретившим 13 марта впредь до особого указания допрашивать Абакумова.
И. В. СТАЛИН
О нем пишут — историки, политологи, социологи, беллетристы. И наверняка будут писать еще не одну сотню лет. Трудно сказать, чего больше в текстах о Сталине— правды или домыслов? Множить домыслы не хочется, миссия эта неблагодатная, поэтому я попытаюсь восстановить отдельные черты психологического облика Сталина, исходя из следственных документов и свидетельств достаточно компетентных людей.
Он постоянно что–нибудь читал. Бывшие сотрудники КГБ рассказывали мне, что на многих дачах Сталина находились внушительного размера библиотеки. Художественная литература была представлена весьма скудно, превалировали труды по истории, по философии, по политэкономии и разнообразная публицистика. Но поражало не количество книг, а обилие красных и синих карандашных пометок на полях каждой из них: «ложь», «верно», «выводы правильные, но сделаны без учета того–то и того–то» и т. п.
Такого рода пометки Сталин, в основном, делал в довоенные годы, а после войны его живой интерес сосредоточился на других сочинениях — на контрразведывательной информации и, главным образом, на протоколах допросов арестованных заговорщиков. Читал он и периодику — «Новый мир», «Знамя», «Октябрь» и «Звезду», — но это было работой: надо же держать руку на идеологическом пульсе страны, чтобы взвешенно решать, кто достоин Сталинских премий, а кого в назидание остальным следует изолировать от общества или вовремя приструнить, одернуть и поставить на место, как Ахматову и Зощенко. Пятый журнал тех лет — «Сибирские огни» — Сталин игнорировал, из–за чего ни одно из опубликованных там произведений не было отмечено Сталинской премией. Что же касается следственных дел, потоком поступавших из МГБ, то они содержали настолько увлекательные сюжеты и неожиданные, захватывающие повороты, что им бы позавидовал сам Шекспир. В бессонные ночи со страниц протоколов перед Сталиным возникали многофигурные сцены из тех спектаклей, где он одновременно выступал в двух ипостасях: как автор и как режиссер–постановщик. Это отчетливо видно из дела П. С. Жемчужиной, жены В. М. Молотова.