П. С. Жемчужина работала начальником Главного управления текстильно–галантерейной промышленности Минлегпрома СССР и была арестована по распоряжению Сталина якобы за утрату важных документов, которые, надо думать, у нее выкрали специально, чтобы иметь повод для ареста. Вместе с нею взяли под стражу ее технического секретаря Мельник—Соколинскую и нескольких мужчин, ответственных работников Главка. Жемчужина содержалась в камере Внутренней тюрьмы МГБ не одна — к ней заботливо подсадили превосходно воспитанную, очень контактную особу, в чью задачу входило разговорить огорченную арестом соседку. Каждое слово записывалось на магнитную ленту, расшифровка которой поступала непосредственно к Сталину. Однажды Жемчужина заболела и через надзирателей попросила полковника Лихачева, возглавлявшего расследование ее дела, ненадолго зайти к ней в камеру. Предварительно испросив на то разрешение у министра, Лихачев пришел к Жемчужиной и пробыл у нее полчаса, а после его ухода Жемчужина охарактеризовала Лихачева как вежливого и внимательного человека. Той же ночью Сталин вызвал к себе Абакумова и всячески поносил его, называя «предателем», «продажной сволочью» и «слугой двух господ».
Об этом я узнал от И. А. Чернова, которому взбудораженный Абакумов поручил отобрать письменное объяснение у Лихачева и безотлагательно провести служебное расследование.
В деле Жемчужиной есть еще один впечатляющий факт. Поскольку ни Жемчужина, ни Мельник—Соколинская, ни другие арестованные не признавались во вражеской деятельности, а без их признаний версия обвинения рушилась, на Лубянке произвели оригинальный эксперимент — путем побоев вынудили двух мужчин из Минлегпрома дать показания о своем сожительстве с Жемчужиной. На очной ставке с ней они повторили разученные подробности связи вплоть до излюбленных поз и иных скабрезных подробностей. Оскорбленная Жемчужина, в то время уже пожилая женщина, разрыдалась, а удовлетворенный достигнутым эффектом «забойщик» Комаров шепнул стоявшему рядом следователю: «Вот будет хохоту на Политбюро!»
Эту затею нельзя приписать Абакумову, Лихачеву или Комарову — семейное положение Жемчужиной напрочь исключало всякую самодеятельность. Автором пошлой инсценировки был, несомненно, сам Сталин, больше некому.
Сталин внимательно читал и все протоколы следственных действий по делу Абакумова. Любопытно проследить за тем, как он на них реагировал.
В марте 1953 года привлекли к уголовной ответственности Рюмина, а месяц спустя изрядно струхнувший подполковник госбезопасности Гришаев написал в рапорте:
«…в октябре 1951 г. я вместе с Рюминым оформлял аресты ответственных работников МГБ СССР и Прокуратуры Союза, которые были по национальности евреями. Компрометирующих материалов на них вообще не было. Рюмин объяснил, что аресты производятся по личному указанию Главы Советского правительства, который, просматривая показания Шварцмана, принял такое решение…»
О Шварцмане, выдающемся мастере «французской борьбы», о его «супе из бабы Цили» и о симуляции сумасшествия читатели уже знают, однако это далеко не все. В протоколе допроса, где Шварцман называет себя вождем всех евреев–националистов из ЧК и прокуратуры, есть и информация несколько иного свойства:
«…до сих пор я скрывал от следствия, что являюсь педерастом и на этой почве имел половые сношения с Абакумовым, с английским послом Керром и с собственным сыном Сергеем, когда тому было 12 лет… Наряду с этим я сожительствовал и с родной дочерью Анной…»
Ознакомившись с данным протоколом, заместитель военного прокурора войск МГБ СССР В. Успенский решил вторично подвергнуть Шварцмана судебно–психиатрической экспертизе, а Сталин приказал арестовать тех чекистов, кого назвал Шварцман.
Следственные документы позволяют представить себе ход размышлений Сталина, когда он, прочитав донос Рюмина, в ночной тиши определял судьбу Абакумова. Если образно обозначить роль Абакумова в Кремле, то для Сталина он был всего–навсего сторожевым псом. Сторожевых собак не балуют, не перекармливают и, уж подавно, не держат в тепле, чтобы они не утратили свирепости. Вот и он, товарищ Сталин, сам равнодушный к побрякушкам, не жалел орденов для военных и в то же самое время держал на голодном пайке Абакумова. Хотя нет, ему тоже кое–что досталось. Два ордена Суворова, орден Кутузова и, кажется, Красное Знамя. Было за что — с немцами Абакумов все же неплохо справлялся. А верхнего, политического чутья ему всегда недоставало. Без его, товарища Сталина, подсказок Абакумов не выловил бы ни одного внутреннего врага. Взять хотя бы дело «ленинградцев». Дали ему в руки мировую улику — что секретарь ленинградского горкома Капустин завербован англичанами. Другой по такой улике раскрыл бы заговор, а Абакумов что? Написал в справке какую–то ерунду — находясь с 1935 по 1936 год на стажировке в Англии для изучения технологии производства паровых турбин, Капустин снюхался с англичанкой–переводчицей, а муж англичанки застукал обоих у себя на квартире голышом; разразился скандал, Капустина в торгпредстве разбирали по партийной линии, что, по абакумовскому заключению, дает основания подозревать его в связях с английской разведкой. Осел! Он, товарищ Сталин, не разведчик, однако понимает, что так по–дурацки не вербуют! Либо англичанка, соблазнив Капустина, обтяпала все в одиночку, либо внезапный приход мужа домой был нужен им для вербовки под угрозой высылки из Англии, но тогда все было бы шито–крыто, в торгпредстве бы ничего не узнали! Пришлось давать указание об аресте и на пальцах объяснять, в чем состоит вина Капустина и к кому потянется от него цепочка. И следствие по Кузнецову люди Абакумова вели с прохладцей, не копая вглубь. Оттого–то ему, товарищу Сталину, пришлось в Сочи карандашом править обвинительное заключение. За это Абакумову досталось, небось до сих пор помнит. Что он, товарищ Сталин, собственноручно вписал тогда в обвинение Кузнецова? А вот что: «Обманным путем пробравшись в ЦК ВКП(б), Кузнецов повсюду насаждал своих людей — от Белоруссии до Дальнего Востока и от Севера до Крыма». А когда Абакумов доложил об антисоветских разговорчиках Этигнера и Збарского в Болгарии и предложил немедленно арестовать обоих, он, товарищ Сталин, возразил, что так не делают. Прежде чем арестовывать, надо, во–первых, подготовить качественную замену Збарскому в Мавзолее Ильича, а во–вторых, заблаговременно уволить Этингера из мединститута. За что уволить? Учишь, учишь, и все без толку! Хотя бы за космополитизм. Нет, без политического чутья в МГБ делать нечего. Незаменимых у нас нет, за десять лет Абакумов выработался, пора менять. Разве можно пренебрегать сигналами о терроре и по–дурацки считать, что теракты по силам только агентам–профессионалам? Он, товарищ Сталин, сам в молодые годы пускал в ход оружие и лучше других знает, насколько опасен удар оттуда, откуда не ждешь. Менять Абакумова надо на человека с острым партийно–политическим чутьем. Может быть, на Игнатьева? Пусть Игнатьев не контрразведчик, зато не будет переспрашивать, какое обвинение предъявлять человеку, которого он, товарищ Сталин, прикажет арестовать. Пора перешерстить органы, люди там засиделись, прокисли, нужна свежая кровь.