— Для посоха он подойдет больше.
Девушка бросила на него хмурый взгляд.
— Тогда покажите мне, как сделать лучше.
— Я не стану ничего тебе показывать. Откуда ты пришла?
— Из провинции Хуа.
— Это четыре недели пути пешком, девочка. Ты понимаешь это?
— Я не знаю, сколько времени ушло у меня на дорогу. Но я пришла оттуда.
— Одна?
— На дороге в Йанджанг было много людей. Их жилища тоже сгорели. Я шла с ними. Потом я пошла с теми, кто направился к своим родственникам в Ботай…
— Откуда ты родом? Кто твой господин?
— Из деревни Кьютанг, это в Хуа. Наш хозяин господин Кейдженг. Его убили. И всю его семью тоже. Всех до одного. Гита напал на него и сжег замок Кейдженга, а потом и нашу деревню, и деревню Джейхи, и еще много деревень вокруг, и убил всех, даже свиней.
Подбородок девушки опять задрожал, но она взяла себя в руки.
— Гита остался безнаказанным. Все это знают. Гита может убивать людей, и никому до этого нет дела. Но я накажу его. Я обещаю. И я выполню свое обещание.
— Тебе снимут голову с плеч. Вот чем закончится дело, девочка. Пускай сражаются мужчины твоего рода.
— Их нет. Не осталось ни одного.
Шока смотрел на нее, на шрам, на горящие глаза и чувствовал, что девушка смогла что-то всколыхнуть в нем. Подобное не удавалось никому из всех предыдущих просителей, даже самым достойным и красноречивым. Но он подавил в себе это чувство. Она все же вполне могла оказаться шпионом, подосланным для того, чтобы выяснить, в самом ли деле он живет в одиночестве. Или даже для того, чтобы убить его во сне, если он будет настолько глуп, что даст такую возможность. Или, может быть, они полагали, что он истосковался по женщине. Но ее выговор был соответствующим, отрывистые фразы с обрубленными концами явно относились к восточным окраинам Империи, где находилась и провинция Хуа. Но в таком случае она могла быть здесь специально по приказу самого Гиты. Несколько мгновений это казалось даже более вероятным, чем происки разбойников. Но Гита не беспокоил его уже много лет, и Шока не видел причин, которые могли заставить регента снова пуститься во все тяжкие. Она могла оказаться демоном, что было также возможно, хотя ее голые ноги были обычными человеческими ногами, и большие пальцы на ее руках сидели так, как надо. Кроме того, в течение всех прожитых здесь девяти лет он не слышал ни об одном демоне.
— Входи, — сказал он, неохотно начиная играть роль гостеприимного хозяина, и сделал несколько шагов к двери хижины. — В конце концов, я должен накормить тебя.
— Вы возьмете меня в ученики?
Он раздраженно поджал губы.
— Тебя в ученики? Я дал от ворот поворот уйме молодых людей, одаренных молодых людей, серьезных и способных учеников, а теперь я должен взять девчонку? Что я скажу тем, кому я отказал? Что я учу искусству боя на мечах только женщин? О боги! Входи же в дом… И не бойся. Я тебя не трону. Я никогда не обижаю детей.
Девушка вскочила на ноги и поспешно отошла подальше.
— Черт.
Шока спустился по ступенькам, но она отбежала еще дальше, захватив с собой корзину.
— Дурочка. О боги, меч! А знаешь ли ты о том, что если бы магистратура нашла его у тебя, они отрубили бы тебе правую руку? В лучшем случае.
— Здесь нет законов.
— Законы здесь устанавливаю я, — ответил Шока.
Заметив, что она продолжает боязливо отступать, он махнул на нее рукой.
— Если ты собралась уходить, то проваливай и не вздумай останавливаться на полпути. Если я увижу, что ты продолжаешь слоняться здесь, то покажу тебе, что означают законы в этих горах.
— Я хочу, чтобы вы взяли меня в ученики!
— Я уже говорил тебе: я отказывал юношам гораздо более способным, чем ты. Иди прочь.
— Нет. Я пришла, чтобы стать вашим учеником.
— Черт возьми, — выругался он, теряясь в догадках, зачем она крутится здесь и что ей может быть нужно на самом деле.
— Если ты попробуешь здесь хоть что-то украсть или хоть пальцем дотронешься до моей лошади, я поймаю тебя, и тогда ты пожалеешь о многом.
Он сразу устыдился своих слов. И понял, в чем дело. Он понял, почему она старается походить на юношу и почему одинокая девушка может иметь причины бояться запертых дверей и незнакомых мужчин в сумерках.
— Послушай. Если ты не хочешь входить, я вынесу тебе рис и чай на крыльцо. Можешь поесть здесь. И можешь поспать на крыльце, никто тебя не тронет. Но к утру ты должна будешь уйти.
— Я поем, — сказала она.
Шока вынес рис и чашку с чаем на крыльцо и поставил их на ступени. Взяв свой ужин, он уселся на другом конце крыльца. Девушка поднялась по ступенькам и взяла пищу и палочки для еды. Затем она присела и начала поглощать рис, не переводя дыхания. Шока приготовил в два с половиной раза больше еды против своей обычной порции и наполнил чашку девушки с верхом. Она расправлялась с рисом с потрясающей скоростью. В глубоких сумерках они, скрестив ноги, сидели на крыльце. Шока ел не торопясь, но и без особого внимания к манерам, по временам бросая взгляды в сторону девчонки. Она по-прежнему сидела в своем драном плаще, напоминая бесформенный куль, голова неподвижно склонилась над едой, черные густые волосы подстрижены ежиком, как у крестьянских парней, руки настолько худы, что, казалось, сквозь кожу видны сухожилия, а черные глаза, когда девчонка бросала взгляд поверх своей чашки, были вдвое темнее из-за теней вокруг.