Оливио погрузил ложку в пышный десерт, щедро зачерпнул и отправил в рот.
– М-м-м… вкусно, очень хорошо, – похвалил, причем без лукавства. Десерт и впрямь был хорош, разве что сыр для него взяли не совсем того сорта, какой был нужен, но это уже мелочи.
Хозяйка обрадовалась:
– Ага, значит, получилось. Ну, угощайтесь к вашему удовольствию, сеньор. Я вам вовек благодарна, что вы тех тварей в моей кладовке извели. А то от них такой убыток был, да и страшные же они, ужас просто!
И она ушла обслуживать других посетителей. Оливио, попивая кофе, неторопливо расправлялся с десертом. Да, ради того, чтоб иметь здесь чашку кофе, стоило в свое время попотеть, изгоняя колдокрыс и запечатывая для них помещение. Хозяйке он тогда не сказал, что именно сделал с колдокрысами. А дело было просто: как понял паладин, этих тварей ей подкинул сосед по улице, владелец пекарни через два дома, где тоже подавали кофе. Но, видимо, кофе у него был так себе, и народ, покупая у пекаря выпечку, кофе пить шел к сеньоре Боне. Так что обзавидовавшийся пекарь купил у какого-то не очень чистого на руку студента-алхимика клетку с колдокрысами, да и выпустил их у окошка кладовки кофейни. Оливио учуял дорожку до того места, где колдокрысы были перед тем, как оказались в кладовке кофейни, и всех колдокрыс изловил и загнал в большой мешок, а потом этот мешок вытряхнул в подвальное окошко пекарни. После он узнал, что пекарь долго пытался заставить студента-алхимика колдокрыс вывести, но тот, естественно, бесплатно это делать отказывался. Пекарь ему заплатил, но у студента ничего не вышло. И пекарю пришлось писать заявление в секретариат паладинского корпуса. Колдокрыс изводить отправили тогда паладина Анхеля (когда тот вернулся после месяца покаяния в монастыре и был вынужден в качестве дополнительного покаяния отрабатывать такие задания), он долго маялся, а в итоге просто их поубивал, громко и зрелищно. Пекарь, наверное, долго потом отмывал свой подвал. А душком колдокрысиным оттуда пованивало до сих пор, Оливио это чуял, когда мимо проходил.
Доев десерт, Оливио заодно и листок долистал до предпоследней страницы. Перевернул ее и замер, увидев заголовок: «Скандал в благородном семействе: дон Вальяверде обвинил супругу в измене».
Отпил кофе и задумался. Вообще-то ему уже давно было все равно, что там и как в семействе Вальяверде. Обида на отца и его предательство приугасла, но простить его Оливио не мог до сих пор. Когда он сбежал из дома и вступил в корпус, думал, что папаша оставит его в покое, но не тут-то было. Спустя два месяца после побега из гардемаринской школы, а затем и из Кастель Вальяверде отец его таки нашел, хотя Оливио, вступая в корпус, записался там под фамилией матери. Конечно, старшие паладины знали, из какой семьи происходит Оливио, но только капитану было известно в подробностях, почему вдруг старший сын Вальяверде захотел стать паладином. В общем, каким-то образом дон Вальяверде Оливио нашел, явился в столицу, начал требовать, чтоб Оливио из корпуса выгнали, потому как пошел он туда против отцовской воли. Дело дошло до короля. Капитан Каброни привел кадета Оливио к его величеству. Тот спросил только, сколько Оливио лет, а узнав, что тот совершеннолетний, велел не беспокоиться: по закону, дон Вальяверде уже не имел над ним никакой власти, и Оливио мог поступать как ему угодно. А графу Вальяверде его величество даже аудиенции не соизволил дать, просто приказал секретарю отписать графу, чтоб больше тот не смел беспокоить короля ни по каким вопросам, разве что вдруг захочет в государственной измене покаяться. Обозлившийся дон Вальяверде таки сумел встретиться с самим Оливио и устроил безобразнейший скандал с проклятиями, попыткой избить непокорного сына (помешал прибежавший на шум Джудо Манзони, наставник Оливио) и отречением от него с запретом носить фамилию Вальяверде. На что Оливио ответил, что он и сам этого не желает, и что фамилия его матери куда достойнее. Дона Вальяверде чуть удар не хватил, и Манзони его настойчиво, решительно и невежливо выставил (просто взял за шиворот и вынес на улицу, вообще-то). У Оливио после этого была тихая, но страшная истерика: он почти беззвучно и без слез рыдал, чуть не задыхаясь, и Манзони сначала отнес его в мыльню, где молча раздел, облил холодной водой, растер жестким полотенцем, а потом завернул в банный халат и отнес в кадетскую спальню, где Оливио был тогда один (потому что вступил в корпус в неурочное время, ведь кадетов обычно принимали раз в два, а то и в три года), уложил в кровать, накрыл одеялами и часа два просидел рядом, рассказывая забавные байки из паладинской жизни, пока Оливио окончательно не успокоился. Так и не спросил, что случилось и почему, и потом больше никогда никак не напоминал об этом, за что Оливио был ему безмерно благодарен.