– Я так понимаю, ты не стал оспаривать из упрямства? – спросил Кавалли. – Не верю, что ты аж так хотел стать паладином, в восемнадцать-то лет.
Младший паладин скривился:
– Мне тогда даже в голову оспаривать это решение не пришло. Слишком уж я обиделся. И, поверьте, сеньор Андреа, было за что. В общем, настолько обиделся, что решил свалить подальше и туда, откуда он меня не достанет. А вариантов было немного: паладинский корпус или монастырь. Сами понимаете, в монастырь мне не очень-то хотелось, вот я и выбрал корпус. А теперь думаю – и правильно сделал. Тут я как-то на своем месте себя чувствую, что ли. Ну вот, а в-третьих, папаша совсем головой тронулся, когда и Джамино собрался наследства лишать. Видимо, этот наш неведомый братец уже давно знал, чей он сын, а тут такой случай подвернулся. Расчет, думаю, простой: извести нас обоих, чтоб уж наверняка, чтоб конкурентов не осталось, и папаше некуда было деваться. И заявить о себе. И поверьте, если бы мы с Джамино померли, то у этого бастарда бы все выгорело. Папаша ради сохранения имени Вальяверде бы с радостью его признал и сделал наследником. У нас же после того морового поветрия, что тридцать лет назад бушевало, почти никакой близкой родни не осталось... Впрочем, подозреваю, что при сволочном характере папаши с него сталось бы жениться в третий раз и еще одного наследника заделать, после чего и бастарда имени лишить.
– Сколько лет ему? – спросил Робертино.
Оливио пожал плечами:
– Да где-то слегка за пятьдесят. Кажется, пятьдесят два, но выглядит он куда моложе, у нас в роду все такие были.
– Да-а, тогда шансы жениться на молодой и стать отцом снова у него вполне неплохие. Но, подозреваю, что бастард бы с этим мириться не стал, извел бы конкурента еще в материнской утробе, – задумчиво протянул Робертино.
– Это точно, раз ступивши на скользкую дорожку, с нее уж не сойдешь, – кивнул Манзони, и наклонился к связанному малефикару:
– Верно говорю, Роспини?
Тот лишь вяло дернулся и грустно что-то промычал сквозь кляп.
Стемнело, и на городских улицах начали загораться огни фонарей со светошарами. Фартальезцы гордились тем, что в столице устроено магическое освещение даже в самых нищих кварталах. Еще тридцать лет назад светошарами освещались только богатые кварталы и королевский дворец, все остальные места либо оставались в темноте, либо освещались масляными лампами, что нередко приводило к пожарам. Замена масляных ламп на светошары была на руку всем, кроме воров и бандитов, но как раз их мнения никто не спрашивал.
Кварталы, расположенные у реки, делились на портовый район, где были склады, таможня, дешевые кабаки, траттории и гостиницы, рыбный и товарный рынки, и на пристойный район набережной, где недвижимость стоила дорого, а гостиницы, траттории и питейные заведения далеко не каждому были по карману. Гостиницу «Адмирал Бонавентура» Оливио знал – при ней была отличная траттория, в которой он бывал дважды. Сначала сам, еще в бытность кадетом, когда в первый раз на него тоска по родной плайясольской кухне накатила, а столицу он еще плохо знал, а второй раз вместе с друзьями, когда отмечали переход из кадетов в младшие паладины. Оба раза после этих визитов карман Оливио существенно легчал, слишком уж дорогим было заведение. А уж гостиница при нем, небось, вообще запредельно стоила.
– Выходит, этот папашин бастард по матушке из богатых, раз у него есть деньги и на такую гостиницу, и на наше с Джамино убийство, – сказал Оливио, когда карета медленно проезжала мимо парадного входа в «Адмирала Бонавентуру».
– Даже странно, чего ему еще надо, – Манзони внимательно окинул взглядом фасад гостиницы. – При таких деньгах я бы на его месте жил припеваючи и не дергался.
– Э, Джудо, то ты. А ему, может, захотелось доном зваться и в число знатных сеньоров войти, – мрачно сказал Кавалли. – Может, он из тех, кому наличие герба важнее чести и чистой совести.
– Если так, то тогда он недостоин герба, – скривился Робертино. – Раз он не понимает, что такое честь, и ставит ее ниже внешней видимости. В конце концов, герб можно заслужить самому. Или купить, даже с титулом, как банкир Перуцци. А честь и чистую совесть – нет.
– В любом случае, теперь-то уж никакой герб ему не светит, – проворчал Оливио. – А светит ему клеймо на плече и каторга в каменоломнях. Если повезет.
Карета остановилась недалеко от гостиницы, и Джудо еще раз внимательно оглядел фасад «Адмирала Бонавентуры».
– Он внизу, в траттории, – Джудо достал часы, отщелкнул крышку. – Без двадцати восемь. Пес его знает, сколько он там еще проторчит – до парка-то недалеко... Будем брать прямо там?