– Хороший обычай, – сказал Теодоро. – Хоть и жестокий.
Тут в дверь постучали, Ринальдо отложил лютню, встал и открыл. В гостиную заглянул паладин Габриэль, дежуривший сегодня на входе в паладинское крыло:
– А, сеньор Манзони, вы тут. Там к вашему ученику родственник явился, требует встречи. Спесивый такой, аж тошно… Вы просили непременно вас о таком извещать.
Джудо легко вскочил с кресла:
– Спасибо, Габриэль. Иди найди Оливио, пусть идет в приемную. И скажи ему обязательно, что я неподалеку буду. Это важно, не забудь.
В приемной паладинского корпуса обстановка была простая, даже, можно сказать, аскетическая: выложенный разноцветной керамической плиткой пол, пара деревянных диванчиков, обитых черной кожей с тиснеными на ней акантами, люстра с тремя светошарами под потолком, портреты нескольких прославленных в прошлом паладинов. И всё.
Разодетый в пух и прах граф Вальяверде смотрелся в этой обстановке крайне неуместно и почему-то глупо. Как павлин в соколятне. И Оливио, едва войдя в приемную, это сразу почувствовал, и ему стало смешно, да так, что он еле сдержался.
Граф стоял посреди приемной, с презрением глядя на скромную обстановку, особенно на портреты, и не сразу заметил появление Оливио. А тот и не привлекал к себе его внимания, просто стоял почти у дверей во внутренний коридор, скрестив руки на груди, и молча ждал, когда же дон Вальяверде его заметит. И никаких особенных чувств Оливио при этом не испытывал, просто мрачное любопытство.
Наконец дон Вальяверде соизволил к нему повернуться, изобразить на лице милостивую улыбочку и подойти к нему поближе, разведя руки в приветственном жесте:
– Как я рад тебя видеть, сынок!!!
Оливио даже не моргнул.
– Кончились твои мытарства, мой дорогой Оливио, – продолжал слащаво вещать дон Вальяверде, однако руки опустил и ближе подходить не стал. Несмотря на то, что на губах его играла доброжелательная улыбка, серые глаза оставались холодными и жесткими, и внимательно смотрели на Оливио. Тот спокойно смотрел в ответ, более того, призвал силу и попробовал зацепить отцовский взгляд.
– Ты, сынок, проявил большую силу воли, прямо как истинный Вальяверде, и доказал, что достоин нашего имени. Так и быть, я тебе всё прощаю, и ты можешь вернуться домой. Так что давай, собирайся, и поедем в Вальядино. Больше тебе не придется жить в казарме, более того, я не стану требовать, чтобы ты вернулся в Ийхос Дель Маре, раз уж тебе так не хочется последовать семейной традиции и послужить в королевском флоте...
Еле Оливио сдержался, чтоб при этих словах не схватиться за лоб. Давно ему не приходилось слышать столько чуши сразу. Вместо этого он даже не шелохнулся, только сказал спокойным и холодным голосом:
– Вы, дон Вальяверде, не туда пришли о прощении говорить. Вам бы эти речи вещать в семейном склепе, у могильной плиты Оливио. Ведь вы же сами публично объявили его мертвым.
Дон Вальяверде запнулся, улыбка его дрогнула, но он ее удержал, правда, от этого усилия она сделалась еще более фальшивой, чем раньше. Он рассмеялся:
– Ах, какая ерунда. Объявить тебя живым несложно. Заявим, что ты пропадал без вести, скажем, в паломничество против моей воли отправился, а потом вернулся и покаялся. А то позорное обстоятельство, что ты четыре года был паладином и жил здесь, среди бастардов и простонародья, никому знать и не обязательно. Тем более что теперь и обеты с тебя снимут без труда, ведь ты же единственный наследник. Таков закон.
Спокойствие Оливио дало трещину, и он почувствовал, что в сердце снова просыпается ярость. Еле сдерживаясь, он пустил силу на то, чтобы сильнее захватить взгляд дона Вальяверде и давить на него, и сказал:
– Вы отреклись от меня. Вам напомнить? Вот здесь, в этой приемной, на том же самом месте, где вы стоите сейчас, четыре года назад вы заявили, что я вам не сын и ваше имя носить недостоин. Это слышали другие. Этому есть свидетели. Вы тогда это трижды сказали. А потом вы заявили, что Оливио Вальяверде умер. Так что теперь вы ничего не можете мне приказывать и ничего не можете от меня требовать. Тем более требовать отказаться от моих обетов. Таков закон, дон Вальяверде. К тому же Оливио не единственный ваш сын.
– Ублюдок Джамино мне не сын!!! – рявкнул дон Вальяверде и было замахнулся, чтоб ударить Оливио, но сдержался. То ли вспомнил, как четыре года назад при такой же попытке старший паладин Манзони его с позором выставил, то ли Оливио слишком уж тяжело смотрел на него, то ли что еще…