– Выходит, боятся люди по здешним дорогам ездить, – Аглая огляделась по сторонам. – А местных не трогают… пока. Ты кстати заметил – циркачи тоже все орсинцы были? Кроме силача, но его-то как раз, думаю, никакие демонопоклонники не рискнут попробовать на алтарь затащить.
– А тех, в ком сидская кровь, опасно в жертву приносить, – усмехнулся Джудо. – Потому как вместо демона на этакое подношение вполне может отозваться кто-нибудь из сидской родни жертвы, и тогда конец демонопоклонника будет очень болезненным и неприятным, и его родственников тоже. Это во-первых, а во-вторых, если другие потомки сидов про такое прознают, то таким незадачливым еретикам недолго жить останется, даже если никто из высших фейри не вмешается. Мы, видишь ли, очень мстительные, за своих любого порвем. Сидская кровь, такие дела.
Инквизиторка кивнула:
– Вот именно. Значит, действительно пропадают заезжие люди, и все местные об этом знают. Вот гадство. Нет чтоб сразу, при первых же подозрениях, в Инквизицию сообщить – так ведь молчат. И будут молчать, пока уже их самих на алтарь не потащат... Иногда, Джудо, я очень жалею, что давно прошли те времена, когда злостных еретиков на кострах жгли. Здесь, в Орсинье, не помешало бы.
– Сомневаюсь, что помогло бы, – паладин задумчиво оглядел окрестности. Они как раз ехали через небольшой лесок в узкой долине между двух останцев. Место было неприятным, тревожным, и Джудо на всякий случай достал из седельной сумы пару пистолей, принялся их заряжать. – Ведь жгли же. Еще триста лет назад – и что?
– Да я понимаю, но всё равно, когда думаешь обо всем этом, как-то руки опускаются, – вздохнула Аглая. – Конечно, сейчас-то уже куда как получше, чем еще сто лет назад, судя по записям в хронике Арагосской коллегии. В те времена практикующих еретиков куда чаще накрывали… После Арманьетского дела архонт Даниэло предложил пойманных еретиков королевскому суду передать – по обвинению в многочисленных убийствах. Поскольку доказательств было столько, что их в записанном виде на тачке в суд пришлось везти, то суд и постановил: предать смерти, как оно по закону и положено. Вот их и казнили – кого повесили, а кого обезглавили, потому как там и дворяне в этом участвовали. А по церковному суду за ересь их ждало бы только пожизненное пребывание в монастыре строгого устава с тяжелыми работами. Так вот уже два года как ни в Арманьето, ни во всем Арманьетском баронстве даже намека на ереси нет.
– Странно, что до преосвященного Даниэло до такого никто не додумался, – Джудо передал ей пистоль. – Одно дело, когда страшная инквизиция сжигает или там на каторгу пожизненно – тогда их сподвижники начинают их считать мучениками за веру. А другое дело, когда королевский суд приговаривает к казни, как убийц и государственных изменников. Как-то тогда труднее из них мучеников за веру лепить.
– Это точно, – согласилась Аглая, умело засовывая пистоль за пояс. – Надеюсь, нам не придется пускать пистоли в ход… хотя и доведется заночевать при дороге. Не успеем к закату до Мадеруэлы.
Джудо посмотрел на солнце, вздохнул:
– Ну, если поднажмем, то на ночь все-таки доберемся. Давай-ка, пришпорь мула. Очень, очень не хочу ночевать в поле.
До Мадеруэлы они добрались уже затемно. Вопреки опасениям Аглаи, мерин Джудо отлично выдержал долгую скачку, несмотря на то, что помимо здоровенного паладина нес на себе еще и замаскированное под обычные вьюки снаряжение. Расседлывая в конюшне постоялого двора своего уставшего мула, она сказала:
– Хороший у тебя мерин, Джудо. Крепкий. И большой.
Тот усмехнулся, похлопал уже расседланного и освобожденного от поклажи мерина по холке:
– Еще бы. Полукровка, помесь ингарийской кобылы и арденского жеребца. Выносливый и сильный. И спокойный. Мы в Ингарии только на таких и ездим, хотя надо мной плайясольские паладины посмеивались – мол, не к лицу паладину на мерине-полукровке ездить. Стыдно, мол.
– С чего вдруг? – Аглая подняла свои вьюки. – Можно подумать, среди плайясольских паладинов все сплошь благородные, которые кроме как на сальмийских чистокровных жеребцах и не ездят.
– Так Плайясоль же. Там внешняя видимость имеет значение. Даже самый распоследний дворянчик будет пыжиться и пытаться всячески показать, будто он богат и знатен почти как граф Вальяверде или даже как герцог Салина, – Джудо тоже сгреб свою поклажу, легко забросил ее на спину. – Я поначалу там к этому никак привыкнуть не мог, после Ингарии-то. У нас же наоборот, показывать роскошь лишнюю неприличным считается. Хотя я сам грешен, люблю иной раз в парадном мундире покрасоваться просто так, без надобности.