Он удивился:
– Почему? Э-э, то есть… чем я отличаюсь от других, которые приходят сюда и получают то, за чем приходят?
Сверкнув зелеными тилвит-тегскими глазами, Марионелла быстро стерла надпись обратной стороной стила, и написала другое: «Потому что ты настоящий. Ты сам так захотел. Разве нет?»
Робертино задумался. Да, он и правда был одним из немногих, кто попал в паладинский корпус девственником. В Фарталье царили в общем-то свободные нравы, и обычно молодежь открывала для себя мир любовных утех довольно рано. Так что когда юноши достигали возраста, в котором могли стать кадетами паладинского корпуса, большинство из них уже не было девственниками. К примеру, среди ровесников Робертино в корпусе, похоже, только он один и был девственником. До корпуса не успел, а потом решил, что раз уж такая его судьба – стать паладином, то надо с этим смириться и соблюдать устав и обеты. Так что Марионелла права – это был все-таки его выбор.
– Наверное, да. Пожалуй, что да, – кивнул он. И жалобно спросил:
– Но что мне тогда делать с этими снами, которые меня уже извели?
Марионелла погладила его по руке, потом написала на дощечке: «Это всего лишь сны. Ты – человек, и ты паладин. Они тебе не страшны». Улыбнулась и дописала: «А ко мне можно приходить просто поговорить, это тоже помогает. Многие только поговорить и приходят».
Паладин облегченно выдохнул, быстро допил чай и сказал:
– Спасибо, сеньора. Большое спасибо…
Она снова разгладила табличку и написала: «Если хочешь, я могу тебя подстричь и причесать».
Предложение было странным на взгляд непосвященного, но младший паладин понял, что оно означало. Как полутилвит-тег, Марионелла, по всей видимости, была способна к волшебству этих благих фейри, в частности, снимать с людей темную силу и дарить светлую. А волосы... Издревле считалось, что волосы связывают человека с «тонким планом» и могут накапливать как хорошую силу, так и плохую. Потому-то в давние времена маги щеголяли длиннющими бородищами, а магички – косами до пола, да и паладины тоже отращивали хвосты чуть ли не до пояса, хотя по уставу полагалось не больше пятнадцати дюймов от затылка. С тех пор магическое искусство сильно продвинулось вперед, и нужда в этом отпала, но по традиции магики и магички и в нынешние времена все-таки носили длинные волосы, хоть и не настолько длинные, как в старину. А паладины – по-разному. Странствующие обычно носили коротенький хвостик, храмовники строго следовали уставу, а придворные и городские – кому как нравилось. Капитан Каброни не очень-то жаловал «длинные патлы» и вполне мог подойти к излишне, на его взгляд, волосатому паладину, достать из кармана портновский мерный ремешок и старательно замерить длину волос, и если ему покажется, что она хоть немного больше дозволенной – самолично складным ножом срезать «лишнее», причем как попало. Бывало, что и под корень. С другой стороны, паладину по уставу положен хвостик, и за его отсутствие тоже можно было заполучить капитанскую нотацию, если Каброни пребывал в плохом настроении. Так что все придворные паладины на всякий случай следили, чтоб волосы не отрастали длиннее, чем на двенадцать-тринадцать дюймов. Вот и сейчас он машинально сгреб свой хвостик в ладонь, проверяя, не пора ли подрезать. Вроде бы нет, но опасно близко к недозволенному. Хм, может, попробовать Марионеллино волшебство?
– Буду благодарен, – согласился он на предложение.
Марионелла улыбнулась, соскочила со стула, набросила ему на плечи полотенце, выдвинула ящик комода и достала гребень, искусно вырезанный из кипариса, зашла Робертино за спину, развязала красную ленту и распустила его черные волосы. Погладила их легонько и принялась расчесывать, медленно, перебирая по прядям. Это завораживало и убаюкивало, и Робертино позволил себе заснуть.
Снилось ему полузабытое детство: залитый солнцем патио прабабушкиного поместья, под полосатым навесом у стены в кресле сидит мать и читает книгу, а маленький Робертино, счастливый и беззаботный, вбегает в патио с заднего двора, где только что бегал наперегонки с детьми слуг, с маху влетает в фонтан, плещется в нем, а потом, мокрый с головы до ног, подбегает к матери и обнимает ее. Мать откладывает книгу, подхватывает его и сажает на колени, начинает выбирать из волос соломинки и репьи, ласково говоря: «Не подобает графскому сыну выглядеть так неряшливо, но это пустяки, ведь мы ничего не скажем батюшке, верно? Главное, что ты снова можешь бегать!» И Робертино вспоминает еще в этом сне, что в тот год он тяжко болел всю весну и начало лета, и все думали, что если и выживет, то навсегда останется немощным и слабым. Но он победил болезнь, и к началу осени бегал, прыгал, плавал и дрался с сельскими мальчишками так, словно никогда не был болен затяжным воспалением легких, не поддававшимся даже магическому лечению.