Позировать оказалось посложнее, чем они думали сначала, даже Робертино, которому уже приходилось работать натурой для Марио. Но там-то он просто стоял в привычной позе, как на карауле, а тут… тут надо было занять героическую позу, держа в руках большой топор, и стоять в ней неподвижно. Жоану было проще – ему нужно было опираться на огромный двуручник и героически глядеть вдаль. Оливио тоже пришлось несладко – держать на весу даже ненатянутый старинный боевой лук, трудно. Но это, по крайней мере, помогало ему справляться с недвусмысленной реакцией своего тела на восхищенные взгляды маэстрины. Как-то так совпало, что маэстрина Сесилья оказалась женщиной того типа, какие всегда нравились младшему паладину Оливио: невысокая, светлокожая блондинка, но с очень темными, почти черными глазами, пышногрудая и с очень изящными кистями рук. И, ловя ее взгляды, Оливио впервые пожалел, что сделался паладином.
Спустя три часа маэстрина наконец сжалилась над паладинами и милостиво отпустила их с миром. Как раз время обеда подходило.
Переодеваясь в мундир в казарменной спальне, Робертино пожаловался:
– Устал я от этого позирования даже, наверное, сильнее, чем от тренировки.
Оливио вздохнул:
– Я тоже. А главное… тяжко-то как. Каждый раз, когда она на меня смотрит, на меня сразу такое искушение наваливается...
Жоан, застегивая камзол, усмехнулся довольно:
– А мне понравилось. Особенно если она потом отдаст мне этот этюд… Я его домой отошлю, пусть батя в гостиной повесит. Надо будет раму красивую заказать.
– Хорошо тебе, – опять вздохнул Оливио. – У тебя поза более-менее удобная, и стальной гульфик. А мне… Эх… И как только в старину герои в таких тряпках ходили, и даже воевали – ума не приложу. Чуть что – и всё наружу.
– Так на то они были герои, их такие условности не волновали, – Жоан вздохнул, потер промежность. – Честно говоря, позировать в этих железках еще можно, но как в них драться – большой вопрос. Робертино, у тебя там в твоей каморке мазь какая-нибудь есть, чтоб между ног помазать? Не то чтоб мне натерло, но как-то не очень уютно.
– Есть, конечно. Вечером дам тебе, перед сном намажешь. И, Оливио… Может, тебе завтра палку выпыхать? А лучше две.
– А поможет? – заинтересовался младший паладин. – А то мне жуть как неловко, когда у меня, хм, стояк вдруг начинается от ее взглядов…
– Должно. Ладно, пойдем обедать. Что-то я от этого позирования не только устал, но и проголодался сильнее, чем от обычной тренировки.
За обедом на троицу «натурщиков» насели их сотоварищи, засыпая вопросами. Оливио и Робертино отвечали односложно и через раз, так что за них отдувался Жоан.
– Повезло вам, – с легкой завистью сказал Тонио. – Вместо тренировки позируете, и потом еще вас на росписях изобразят, и не где-нибудь, а в тронной зале.
– Так лица же все равно будут другие, – пожал плечами Жоан. – Я больше ради того согласился, что она мне потом этюд со мной как есть отдаст.
– Эх, мне бы так вот повезло! – вздохнул Тонио. – Я бы тогда этот этюд домой отправил. Чтоб знали. А то моя семейка, когда я решил паладином сделаться, отнеслась к этому пренебрежительно. Мы, Квезалы, всегда были чиновниками, а во времена язычества – потомственными жрецами Пернатого Змея. Воинов среди нас не водилось, считалось зазорным, что ли. И сейчас тоже… родня носом крутит. Я когда в отпуске был, мундир ни разу не надевал, чтоб их ехидству и высокомерию лишнего повода не давать. Меня только отец с матерью понимают, да и то… тоже жалеют, что я чиновником не сделался.
Его соотечественник Эннио Тоноак на это фыркнул:
– А моя родня, наоборот, всегда на чиновников смотрела как на… как на бездельников. В старые времена мужчины из нашего рода Воинами Ягуара становились, ну а в нынешние – в армии служат или в паладины идут. Потому что честь и вообще... И если бы мне повезло, как вам, парни – да я б этой маэстрине тапочки бы подносил, лишь бы она мне потом этюд отдала. Уж как отец бы обрадовался, если б с меня нарисовали какого-нибудь героя древности. Но это вряд ли. Она ж, наверное, только про фартальскую старину рисует.