– Хм, но отец ничего не говорил о том, чтоб граф Вальяверде как-то был в этом замешан.
– Так его потому и не казнили, что он, в общем-то, не успел в этом как следует замешаться. Когда старый Дельпонте королем себя объявил, то тут же назначил себе министров да генералов, и мой папаша, сам того не ожидая, вдруг сделался министром иностранных дел. Поскольку папаша был не дурак, он тут же понял, что ничего хорошего из этого не выйдет. Конечно, король ему очень не нравился, но так далеко заходить в этих делах он тоже не собирался. Так что он взял да и сбежал прямиком к королю, и сдал всех заговорщиков, начиная с Дельпонте и заканчивая какими-то столь же мелкими пешками, как и он, только не такими шустрыми и сообразительными, – поморщился Оливио. – Как сам понимаешь, этого всего папаша мне, само собой, не рассказывал, это я уже потом узнал, когда капитана расспросил о тех временах. Он тогда придворным паладином был, в личной охране короля состоял, много чего видел, еще больше слышал, и все хорошо помнит.
Робертино очень удивился. Представить себе Каброни, откровенничающего на подобные темы с простым младшим паладином, было практически невозможно.
– Ну надо же, с чего это Каброни тебе вообще на такие вопросы отвечал?
– Ну… он же меня в корпус принимал. Мне тогда ему пришлось всё рассказать, ну, почти все, без особых подробностей, – Оливио помрачнел. – Так что за такую откровенность он был должен мне несколько ответов на мои вопросы. И когда я захотел спросить, он ответил. Правда, потом послал сортир мыть – чтоб я не заносился, как он сказал.
– Хе, вполне в его стиле, – хмыкнул Робертино. – Понятно. Итак, граф Вальяверде поспешил выразить его величеству свою лояльность, а потом что было?
– А его величество и сказал, мол, ценю верность, но лучше б вы, дон Вальяверде, ее раньше проявили. Так что извольте пройти в темницу и ожидать решения своей судьбы. А потом король и объявил ему, что в виде особой милости прощает ему его прегрешения и велит жениться на даме, какую ему сам выберет. И выбрал девицу Альбино, одну из фрейлин. А почему именно ее – знает только сам король, а к нему с таким вопросом, как ты понимаешь, я не пойду. Может, тоже в наказание…
– Да уж, – вздохнул Робертино. Он догадывался, какие соображения могли руководить королем. Брак с девицей из семьи без какого-либо влияния и связей ничем и никак не усилил позиции графа Вальяверде, не принес ему никакого важного союза, никакой политической выгоды, и даже более того – надолго вывел его из политической игры.
– В любом случае, этот брак не сделал мою мать счастливой. Она больше никогда не увидела своих родных, и даже в Кесталье после свадьбы никогда не была. Я помню, она часто смотрела на горы с такой тоской… даже страшно становилось. Может, от тоски она и умерла, когда мне семь лет было. А может, и не от тоски, – Оливио помрачнел еще сильнее. – Один раз я спросил у папаши, отчего она умерла. Он ударил меня и запретил об этом впредь спрашивать. Мне было двенадцать лет тогда. И знаешь… мне кажется, что он испугался этого моего вопроса.
Робертино сочувственно кивнул, и дальше они ехали молча, пока не доехали до Кастель Сальваро.
Родовой замок владетелей Сальварского графства и потомственных наместников Кестальи, сложенный из местного известняка, стоял на взгорке, над узкой зеленой долиной и небольшим озером, и был довольно велик: стена с восемью башнями, огромный донжон и четыре квадратных башни вокруг него, соединенные крытыми переходами. Над этим торжеством сливочно-белого камня царили красные черепичные крыши, и на каждой башне – флаги рода Сальваро, черно-белые с двумя зелеными ветками шалфея, идущими к верхним углам.