Тут Робертино расплылся в улыбке:
– Так вы, получается, не сообщили, что Оливио – паладин?
– Нет. А зачем? – хитро сощурился граф. – Эх, жаль, что я не смогу отправиться с вами и посмотреть на то, как скиснет хитрое личико преосвященной Аглаи. Ох, чую, она мне потом отпишет пару гневных писем, моя несравненная в своей вредности кузина Аглая!
И граф рассмеялся. Робертино к нему присоединился, вспомнив двоюродную тетушку Аглаю и ее лисью физиономию.
Отсмеявшись, дон Сальваро сказал:
– Вот и съездите послезавтра. Мэтр Хоакин как раз вернется завтра вечером, и с утра следующего дня отправит вас в Верхнюю Кесталью. Всё лучше, чем трястись верхом два дня.
С самого утра следующего дня Оливио пребывал в возбужденном состоянии, настолько возбужденном, что Робертино после завтрака предложил ему выпыхать дымную палочку, чтоб успокоиться. Оливио не стал отказываться и из протянутой ему палочницы с ониксовой крышкой взял сразу две, одну тут же раскурил и пыхнул:
– Вот же ж… теперь всё время думаю – а что я ей скажу, когда увижу… и вообще, захочет ли она меня своей родней признать. Ну представь: явился какой-то болван неведомый, и в кузены набивается…
– Ну, положим, ты не болван. И потом, почему неведомый? – Робертино не торопясь надевал мундир перед зеркалом. – Она же наверняка знает, что у неё была тетка, которая вышла замуж в Плайясоль. Не может быть, чтобы родители ей никогда об этом не говорили. Я думаю, она скорее обрадуется, что не одна осталась на свете.
– А если она не захочет покинуть монастырь? – Оливио нервно зашагал по гардеробной комнате позади зеркала, мелькая у Робертино перед глазами.
– С чего вдруг? Тем более что обеты она всё равно не может принести, как последняя из Альбино. А даже если и принесла, их с нее должны снять. По закону. Это Амадео Справедливый в своё время специально предусмотрел, чтоб древние фамилии не прерывались из-за таких вот случаев. Помнишь, отец вчера говорил? Других-то наследников нет, кроме тебя, а ты все-таки наследник второй линии, а приоритет отдается прямым. Вот если бы ты был наследником первой линии, то обеты бы с тебя снимали.
Тут Оливио вздрогнул:
– Э-э… Погоди. Это что выходит, если вдруг мой братец Джамино… не приведите боги, если он вдруг помрет до того, как детей породит, так папаша может потребовать, чтоб с меня мои обеты сняли? Потому как я – единственный и прямой наследник? Да я сам лучше сдохну!!! О боги, даруйте долгие лета и много детей моему единокровному брату Джамино Вальяверде!!! – на всякий случай возвел руки к небу Оливио.
– Ну, вообще-то да, в таком случае дон Вальяверде мог бы требовать от тебя отказаться от обетов… Но есть некоторый нюанс, – Робертино расправил воротник. – Поскольку твой отец объявил тебя мертвым, а ты отказался от фамилии Вальяверде, то в таком случае решение, снимать или нет с тебя обеты, только за тобой. Так что можешь успокоиться.
Оливио выдохнул, и только сейчас заметил, что Робертино при полном параде:
– А ты зачем это вырядился?
– Да вот Марио загорелось непременно мой портрет нарисовать в парадном мундире. Он уже всю семью намалевал, только меня для комплекта не хватает. Пойду помогу ему портить холсты.
– И вот зачем ты так пренебрежительно о его картинах говоришь? – даже чуток возмутился Оливио. – У него отлично получается. По крайней мере портреты и пейзажи с натюрмортами. Вот собаки и лошади как-то не очень… Но тоже ничего. В королевском дворце, между прочим, картины по стенам и похуже висят, чем даже наброски твоего брата… И к тому же ты бы видел, что кузен моей мачехи малюет! Вот уж где мазня мазней, а ведь член Королевской Академии художеств… Четыре года назад ползамка Вальяверде его каляками-маляками было увешано… а сейчас, может, и весь уже.