Монахиня оценивающим взглядом прошлась по двум паладинам:
– Не слишком ли молоды, матушка? Справятся ли?
– Если на то будет милость Девы. К тому же они по крайней мере уже здесь, и если Дева смилостивится – и запрос в канцелярию писать не надо будет, а только извещение… Понимаешь?
– Понимаю, преосвященная. Будет сделано все, что требуется, – поклонилась монахиня и вышла.
Вернулась она через пять минут с подносом, на котором исходили паром две миски с паэльей, громоздились лепешки, пупырчатые огурцы и два пучка салата, лежали два мокрых горячих полотенца для рук. И стоял кувшин, по запаху от которого Робертино сразу определил медовый горский напиток – из сваренных в соке с водой и медом яблок и шиповника. Монахиня придвинула к диванчику две табуретки и поставила на них поднос:
– Угощайтесь, сеньоры паладины, чем боги порадовали.
И опять ушла. Робертино, который уже с утра успел проголодаться как следует, тут же вытер руки, взял деревянную ложку и погрузил ее в дымящуюся паэлью:
– Благодарю, тетушка. А пока мы будем есть, все-таки расскажите подробно о ваших подозрениях насчет ереси.
Оливио молча взял ложку и лепешку, и занялся паэльей.
В келью зашли две пожилые монахини – попечительница и келарь. Склонились перед настоятельницей:
– Преосвященная…
Аглая махнула рукой:
– Надеюсь, вы понимаете, что о том, что в монастырь приехали паладины, болтать не следует?
– Конечно, – слегка обиделась попечительница. – Чай не дуры, знаем, зачем они приехали. Не беспокойтесь, я их осторожно провела через двор, под галереей у стены, а плащи они только у самой трапезной сняли, так что, смею думать, никто не разглядел.
Келарь добавила:
– Ну а на то время в трапезной, матушка, только мы с вами и были. Нет, думаю, никто не видел, кроме Лючии на воротах. Вот бы кому язык болтливый прищемить…
– Ее сейчас Хосефина на покаяние запрет, – Аглая махнула рукой. – А вы лучше, пока сеньоры паладины трапезничают, расскажите им про ересь, какая у нас тут творится.
Монахини разом вздохнули, переглянулись, и первой начала попечительница:
– Ну как сказать, сеньоры. Поначалу мы только почуяли, что что-то неладное происходит. Как бы сказать… ну как будто слегка смердит чем-то. Сначала думали – сточные трубы засорились, вызвали мастера из Альбаррасина, он долго лазил, смотрел – нет, говорит, все работает как полагается. А вонь как была, так и осталась. Такая… едва уловимая. И ее кроме посвященных никто не чует, мы уж тихонько прихожан расспрашивали – нет, не чуют.
Паладины разом ложки опустили, переглянулись. Оливио прикрыл глаза, входя в транс. Робертино, меньше его способный к различению движений сил на тонком плане, в транс входить не стал, а просто принюхался. Его паладинское чутье проявлялись больше в ощутительной сфере, и он часто чуял злую магию или что-то подобное просто как запахи, звуки, тепло или холод. Зато в практическом применении паладинских боевых умений и воздействий ему среди младших паладинов не было равных, и потягаться в этом с ним могли только тот же Оливио (потому что тоже девственник), Жоан (потому что отлично разбирался в магии, хоть магом и не был) и Бласко (потому что был сыном мага и от папаши унаследовал чуток способностей). Так что в вопросе чутья он больше Оливио доверял, чем собственным ощущениям.
– Действительно воняет, – сказал Робертино. – Я еще на входе уловил, да подумал на то, что коровник не чищен или что-то такое.
Оливио вышел из транса, вздохнул, покрутил ложку:
– А кроме запаха, что-то еще было?
Робертино искоса взглянул на него, ожидая, что тот скажет, что учуял, но Оливио замолчал и занялся едой. Робертино последовал его примеру, хотя паэлья показалась уже далеко не такой вкусной. Но поесть надо было, и поесть как следует, потому что, похоже, впереди тяжелая работа.
Келарь сказала:
– Да. Потом я заметила, что припасы пропадают. Не то чтоб мы тут следили за каждым куском хлеба, но у меня всегда все учтено и подсчитано, до последней унции масла. Так вот я и заметила, что масло начало пропадать. Оливковое, самое лучшее. И довольно помногу. А потом увидела, что у кур в птичнике хвосты повыдерганы.
Попечительница добавила:
– А в голубятне голуби начали исчезать. Мы их, конечно, не считаем, очень уж их много и они все белые, потому и не заметили… не заметили, пока сразу десять штук не исчезло. А потом… странное начало твориться уже в храме.