Он медленно поднял руки и начал выпускать ману призрачным туманом.
Робертино кивнул, начал делать то же самое:
– Ага. Ну, на то они и маги, у них эта способность врожденная. Бласко говорит, что он сам постоянно держит немного без всяких неприятных ощущений, а вот если взять больше, то ему тоже тяжело. Но его «немного» – это половина того, сколько я вообще могу удерживать.
– Так у него папаша с мамашей – потомственные маги, даже странно, что Бласко в маги не подался, – Оливио выпустил ману, вдохнул поглубже и зачерпнул новую порцию. Подземелье было большим, куда больше кастельсальварского винного погреба.
– Для полноценного мага у него способностей не хватает, так что и вышло ни туда, ни сюда. Вот он и решил, что лучше стать очень хорошим паладином, чем плохоньким магом,– Робертино снова зачерпнул маны.
Приятель хихикнул:
– По-моему, это забавно: когда папа – маг, а сын – паладин. Интересно, как Жоан с братцем уживаются.
– Как я понял, отлично, – усмехнулся Робертино. – Цапаются, конечно, но по-братски. Интересно, как там у них дела…
– Думаю, что они уже домой едут, – Оливио взял третью порцию маны. Пот выступил у него на висках, а руки уже начали дрожать. А между тем подземелье и наполовину не охвачено. – Вернемся из отпуска, еще наслушаемся его рассказов. Во всех цветистых подробностях.
– Это точно. Ну, нам тоже будет что рассказать… если справимся, – Робертино утер пот со лба и снова потянул ману. – Вот, думаю, еще по одному разу – и достаточно. Потом, если что, в другой части подземелья снова подсветим… и я бы сейчас подкрепился.
Оливио только кивнул.
Выпустив пятую порцию маны в виде призрачного тумана, паладины вернулись в свою келью, быстро съели по паре лепешек и куску колбасы, и отправились на дело.
Мана почти полностью рассеялась по подземелью, но зато проявила все магические и прочие следы, что от нее и требовалось.
Зал оказался чист, ничего и никого. И два боковых коридора, ведущие в лабиринт монастырских подземелий, тоже. А вот третий коридор прямо горел алыми следами магии крови и синими отпечатками присутствия фейри. Паладины двинулись туда, вглядываясь в эти следы и гадая, что бы это могло быть.
– Странно как-то. Крупные следы такие, прямо человеческие. И в башмаках явно. Неужто сюда какой-то сид шляется? – удивлялся Оливио.
– В монастырь? Почему бы и нет, – пожал плечами Робертино. – Эти сиды очень любят соблазнять девственниц… и девственников.
Тут он поежился:
– Вот зараза. Вспомнил об этом – и как-то неуютно так стало. Альберто однажды рассказывал – его пытались соблазнить сиды, еле устоял. Так то Альберто, у него выдержка алмазной твердости.
Он снова поежился и добавил задумчиво:
– Манзони как-то на вопрос, что он делал бы в такой ситуации, сказал, помню – «трахал бы первым». Шутил, наверное…
Оливио хихикнул:
– А вот и нет. По крайней мере не совсем. Манзони же сам сид на четверть. И посвященный Матери, а не Девы. Ему даже из-за этого некоторое послабление в обетах сама понтифиса дала, правда, наложила другие, лично для него. Думаешь, он просто так вина ни капли не пьет, три раза в неделю молитвенные бдения проводит и дважды в неделю на исповедь ходит? Его рецепт не для нас. Мне Кавалли сказал, что сиду надо зеркало показать. Клинок меча тоже сгодится – не сработает как зеркало, так можно будет сразу врезать.
И он положил руку на рукоять. Робертино последовал его примеру.
– Что делать будем? – Оливио снова пригляделся к следам. – Следы свеженькие, сегодняшние. Преосвященная сказала, что фейри обычно ночью бесится. А до ночи еще далековато, и я бы ночью больше магами крови занялся. Любят они это время…
– А давай попробуем выманить, – Робертино присел, потрогал след. Синие отпечатки ощутимо холодили пальцы, словно он трогал лед голой рукой. – Если не сможем сразу его утихомирить, хоть посмотрим, что оно вообще такое.
Он вынул меч и острием процарапал на полу знак призыва, прямо там, где был след. Паладины спрятались за контрфорс и затаились. Однако коридор был пуст, и не ощущалось никакого движения сил.
– Вот теперь я еще больше опасаюсь, что это сид. Или альв. Одно другого не лучше, – погрустнел Робертино. Оливио решительно выступил из-за контрфорса, огляделся по сторонам, взялся за гульфик и сказал:
– Ну тогда применим способ, о котором Джулиани говорил. Тем более что после этого здешнего компота есть необходимость… Ты отвернись, пожалуйста.
Робертино просьбу выполнил, отвернулся к стене. Услышал, как Оливио шуршит одеждой, а потом журчит струйкой, щедро поливая следы фейри. Стеснительность Оливио была известна всем паладинам, и обычно товарищи в казарменном сортире просьбу отвернуться выполняли, хоть и подсмеивались над его чрезмерной скромностью. Только Робертино знал, что за этой стеснительностью кроется память о пережитых его другом в гардемаринской школе жестоких и регулярных изнасилованиях – больше ни с кем Оливио своим прошлым не делился.