Жоан разложил одежду на кровати, сам принялся раздеваться, аккуратно складывая паладинское обмундирование в сундук. И когда он остался в одних только нижних панталонах, как дверь открылась без стука, и в комнату вошла красивая, пышногрудая девушка с длинной белокурой косой. В руках она держала стопку постельного белья, и как-то так получалось, что ее почти обнаженная грудь прямо-таки возлежала на этой стопке. Жоан аж икнул:
– Мартина?!
Она стрельнула глазками:
– Ага. Рада тебя видеть, Жоан. Ты похорошел, прямо загляденье.
– М-м-м… ты тоже, Мартина, – сказал паладин, не в силах отвести взгляд от слишком низко спущенного ворота ее блузки.
Мартина подошла к кровати и сгрузила на нее стопку белья. Повернулась к паладину, чуть ли не касаясь его грудью:
– Я скучала, Жоан. В прошлом году ведь в отъезде была, так и не свиделись.
«И слава богам!» – подумал паладин, сглатывая слюну. Конечно, Марионелла хорошо постаралась, соблазна и искушения он сейчас не чувствовал, но все-таки... уж очень Мартина хороша.
– Я тебя тоже часто вспоминал, – признался он, не уточняя, что вспоминал каждый раз, когда уединялся в той самой кладовке с ведрами и швабрами на третьем этаже.
Она игриво улыбнулась:
– Может, вспомним былое?
Паладин быстренько отскочил от нее на пару шагов:
– Я бы рад, но мне нельзя, ты же знаешь.
Мартина вздохнула:
– Ах, да подумаешь. Ну помолишься потом пару ночей в церкви или в священной роще, всего-то.
– Нет уж, – Жоан по дуге приблизился к кровати и схватил чулки и рубашку. – После такого пары ночей в церкви будет мало. Не хочу весь отпуск покаянием заниматься. Так что извини, Мартина, но нет.
Он надел рубашку и принялся натягивать чулки. Мартина усмехнулась, распустила завязки ворота блузы:
– Ну хоть посмотреть-то ты можешь, а? Они скучали по твоим рукам.
Груди, конечно, были хороши, не хуже, чем раньше, а даже, пожалуй, что и лучше. Темные небольшие соски на смуглой коже так и манили прикоснуться к ним пальцами, а то и на язык попробовать. Жоан, испытывая свою силу воли, отворачиваться не стал, смотрел, затягивая шнурки кожаных браслетов-наручей на широких рукавах рубашки.
И заметил на шее Мартины золотую цепочку с подвеской в виде золотого же листка аканта, покрытого зеленой эмалью. Удивился, и пригляделся к Мартине уже совсем другим взглядом, взглядом посвященного.
– Ого. Не ожидал от тебя такого, – сказал он. – С чего бы вдруг ты сделалась посвященной Матери?
Мартина затянула ворот блузки и подала ему штаны:
– Да так. Призвание ощутила, вот и сделалась. Так что насчет былого, а, Жоан? Не беспокойся, я знаю, что и как делать, чтоб твой обет не нарушить. С посвященной Матери тебе ведь можно, если искушение подпирает.
– А вот не подпирает, – Жоан застегнул штаны и принялся опоясываться кушаком. – А тебе разве не говорили, когда обучали, что посвященная не должна соблазнять, особенно тех, у кого обеты целомудрия?
– Так ты и не соблазнился, – она протянула ему камзол. – А если бы соблазнился, я бы тебе не позволила. Ты молодец, Жоан. Теперь вижу, что ты за помощью обратишься, только если совсем припрет. Но, думаю, не припрет, у вас там, при корпусе, смотрю, очень опытная посвященная служит, свое дело знает. Полуфейри, наверное, да?
– А как же. Полутилвит-тег, – Жоан надел камзол, сложил полосатый плащ особым образом и обернул его вокруг бедер, затянув ремнем. Получилось что-то вроде короткой юбки поверх штанов. Так здесь носили плащи в хорошую погоду осенью, зимой и весной, когда в долинах меж холмов по вечерам и особенно ночам бывало сыро и холодно из-за влажных ветров, дующих с океана. При необходимости часть плаща можно было быстро вынуть из-за пояса и набросить на голову и плечи. А если в него закутаться, то грел он не хуже кожуха. Плотное переплетение и ворсистость ткани делали эти плащи почти непромокаемыми, хотя, конечно, под проливным дождем они намокали. Но именно проливные дожди в Сальме бывали редко, а вот туманы, роса или морось, а то и снежок зимой – частенько. И как раз от них эти шерстяные плащи отлично защищали.