Завинчивать в попу гаечки
И задыхаться от ветра,
О вы, мои попугайчики,
Оставшиеся без ответа...
- Хватит, хватит, - оборвала его Радова, прекрасно понимая, что поэма эта может длиться вечно, - потом... дочитаешь, а мы послушаем. Просто времени нет, другим надо дать выделиться, а так вполне приличное стихотворение, что скажете, коллеги?
- Хорошее, хорошее, - затрепетала снежная баба Касторская, - ведь правда, коллеги?
- Циклоалканы! - очнулся бородатый, будто бы решив для себя, что все взгляды устремлены именно на него. И именно сейчас нужно не сплоховать, немедленно ответить что-нибудь умное. Да так, чтобы все ахнули потом от немого восторга.
- Да, циклы, - после недолгих раздумий выцедил его бородатый и угрюмый сосед, потом выпустил дым из носа и прибавил, - и алканы.
- Спасибо, коллеги, - улыбнулась Вера. Ретли редко замечал улыбку на этих сухих строгих губах. Обычно Радова позволяла всем ржать до потери пульса, оставаясь невозмутимой. Видно завтра грядёт землетрясение или конец света, чёрт знает, что такое происходит.
- Трансвеститы, - продолжал быть главным первый бородач, пыжась от неминуемой славы. Он только что придумал это слово и гордился этим.
- Транс, - отозвался второй и, понимая, что ещё что-то нужно, присвистнул.
Донован промолчал, оставшись незамеченным на этой встрече. Он так и не прочитал Радовой, Касторской и всем остальным конец своего романа. Видно торчавший из рукописи неуловимый Ретли был всё-таки его сильнее и не хотел раньше времени появляться на свет. Потом, когда неизбежные обстоятельства заставят их всех стать сильнее.
- Ретли, - ответил он неизвестному, - Донован Ретли.
- Как? Трудно... запомнить, - проговорил тот, едва ворочая языком. - Ты... пожалуйста... напиши на бумажке... будет легче...
Но каждая бумажка была у него на вес золота. Тетрадки из канцелярского магазина остались в прошлой жизни. Потом, когда Гришка будет пытаться сделать бумажных голубей и пустить их по палате, Ретли попробует убить его. По-настоящему.
- Запоминай так, - пожал плечами он, - я же не спрашиваю твоего имени. Мне неинтересно.
Ему действительно было на всё наплевать. Его собственное время текло здесь лениво, в каждой минуте могло оказаться несколько часов. Когда Колин пришёл навестить неизвестного, Ретли сразу же ему сказал:
- Медсестра... в палате заметит, что тебя нет, - не знаю, кто там в вашей вонючей клетушке, но у нас такая стерва, никому не пожелаешь! Я не хочу из-за тебя проблем. Потому убирайся.
Сказано это было без эмоций, в глазах таяли белые льдинки зрачков. "Да, да, - обрадовался Ретли, подошёл к своей койке, где лежала толстая пачка школьных тетрадок, и начал писать, - на негативе они ведь белые".
Он любил проявлять плёнку, глядеть, как из хаоса бытия рождается чёткий цельный мир. На негативе быстро загорелся голубой сигнал светофора. Надо было продолжать создавать этот мир, но в дверь позвонили. "Чёртов Ерохин", - выругался Ретли и пошёл открывать дверь. Они договорились встретиться сегодня, поговорить о бунте на этих выходных, как другие говорят о походе в кино или модных тряпках.
Часы показывали без пяти два.
- Надо выступать, - Ерохин был серьёзен, неумолим, уверен в себе, - если промедлим, пусть даже совсем немного, анархисты и националисты отойдут от нас. Ты хочешь показать народу баррикады или жалкую кучку неудачников?
Ретли не знал, чего ему хотелось. Наверное, вернуться в кладовку и продолжать делать новый мир более мягким способом. Но медлить с ответом он не мог: ещё подумает Ерохин, что он трусит.
- Только давай не завтра, - медленно неуклюже начал Донован, прощупывая отношение собеседника к его фразам. Ничего в узком спокойном лице Ерохина не менялось, он ждал конца фразы, конечно, зная причину. Только пусть попробует сказать, что это бабский, пустячный повод! Тогда он, Ретли, разобьёт ему морду.
Услышал он об этом по радио. Передали в новостях, в самом конце уставшим безразличным голосом. Даже он сам рассказал бы лучше. Проверяются друзья и знакомые? Что ж он не был её знакомым, а уж тем более другом. Его не касается, что где-то в дешёвой общаге какой-то маньяк перерезал дешёвой шлюшке глотку. Если говорить серьёзно, всё это было просто кошмаром.
- Мне нужно попрощаться с Липой. Я её и так неделю не видел. Курсовая работа, контрольные. А тут... вдруг со мной что случится.
- Сегодня, - задумался Ерохин, глядя на часы, - вы можете ещё успеть попрощаться.
- Воскресенье тоже хороший день для начала революции, - эта фраза нелегко ему далась, Донован выдохнул из себя весь тяжёлый воздух кладовки, оставаясь совершенно пустым.
- Они не виноваты в том, что ты ещё не нагулялся, дружище, - медленно, совсем как Ретли проговорил Ерохин, вспоминая. Маленькая девочка боялась змей и просила его, Стаса, поглядеть, нет ли кого там, в траве. Они шли, однажды уже потерявшись в этом зелёном мире, шли, чтоб заблудиться, отстать от паровоза истории.
Взгляд Ерохина смягчился. Всё было понятно. Где-то там у этого темноволосого паренька с двоящимся взглядом тоже есть маленький человек.
- Ладно, передай всем, что в воскресенье выступаем. Можешь создать группу "В контакте" под названием "День добра". Наши поймут.
Колин и Влад были друзьями. Казалось бы, совершенно непохожие люди, в большом мире Ретли никак не мог бы их воспринимать вместе. Колин постоянно молчал, а Влад старался развеять атмосферу весёлой шуточкой. Колин глядел на Донована серьёзными детскими глазами, во взгляде его читался живой укор всему миру, а Влад никогда не ныл, даже когда Ретли украдкой стянул у него книгу. Когда тетрадки кончатся, можно будет писать на полях или между строк. Наплевать, что разобрать трудно - он не виноват, что в самом лучшем мире не хватает бумаги. Всё равно найдётся кто-нибудь, кому захочется узнать, чем же закончилась история Донована Ретли.