...И когда ничего не осталось, огненным факелом вспыхнуло солнце. Целое мгновение оно никому ничего не дарило, потому что было поздно. На остывших полях, покрытых неубранным снегом, всходила земля, пробиваясь сквозь смёрзшуюся корку сугробов. Дорога заплеталась в косах полей серой, едва различимой лентой, потерявшейся за первым поворотом. Вдалеке была видна машина, красное инородное пятно в гнетущей белой пустоте. Но отведём на мгновение взгляд, посмотрим, как быстро и неизбежно прозревает небо, похожее теперь на тёплое синее одеяло с белыми облаками-заплатами. Потом взглянем на машину снова - она не двинется с места, лишь солнечный луч отразится в её ветровом стекле и полетит себе дальше на поиски других отражений. Но больше не будет ничего, и осколок солнца потеряется в холодном и безжалостно точном безумии пустоты. Не будет писем с фронта, потерянного где-то на рубеже столетий, и похоронок со стёршимися именами тоже не будет. Ребятишки найдут сумку мёртвого почтальона, и начнётся история "Двух капитанов", а может быть, не начнётся, потому что и так ничего не осталось в огромной бесприютности несказанного. Нет стартовой точки, всё исчезло, погрузившись в пугающую нереальную тишину. Нечего было начинать и не с кем. Натка поддерживала неизвестного, он был ещё слаб, Ретли убежал далеко вперёд. Он давно уже не чувствовал такой лёгкости в себе. Сколько тяжести свалилось с него в палате Гром, сколько времени он потратил впустую. Сейчас весь его ненужный груз спокойно гнил в оставленной камере, Ретли не было до него дела. Его часы шли, ещё утром он бережно завёл их.
- Сколько мы идём, а я не вижу ни одного живого человека, - крикнула ему Натка, как будто он сам этого не замечал. Дура она, всё-таки. Хотя без дураков невозможен мир, пусть даже такой пустой и невзрачный как этот.
- Пойди полей цветочки, - сказала Натка, потому что он ей надоел.
- Сегодня не моя очередь, - обиделся Ретли, пошёл к своей койке, застал там Лизу и очень удивился, подумав сначала, что ошибся койками. Но пятно крови было здесь, оно отталкивало буроватой неподвижностью, мрачнело с исчезновением солнца. "Интересно, а вдруг она... ещё ни с кем?", - подумал Ретли, но тут же рассмеялся собственной глупости. Ему никогда не везло. Всё время пил снятое молоко. Конечно, она хочет сбежать, потому что там её ждёт парень.
- Мне нужно с тобой поговорить, - сказала Лиза, видно заметив его ухмылку, - как ты думаешь, они следят за нами?
А он ещё считал её умной девушкой. Действительно считал.
- Зачем за нами следить? - пожал плечами Донован, - Мы сами контролируем друг друга. Ты не была ещё у Горавски? С ним поговоришь и станешь лучше любой камеры наблюдения, будешь впитывать в себя все незрелые мысли, чтоб потом сообщить куда следует. Вот я сейчас поговорю с тобой, и всё ему передам.
- Тебе ведь хочется меня поцеловать? - прошептала Лиза. Никому в палате не было дела до них, только Жасмин-Бурдынчик неодобрительно щурился. - Я не хочу, чтоб какой-то вшивый Горавски видел нас.
- Может, пойдём в ваш уголок? - успел прошептать Ретли, прекрасно зная, что уйти никуда не сможет. Он выкрикнул "Лиза!" сначала робко прикоснувшись к её смуглому плечу, потом, понимая, что всё дозволено просто повалил её вниз, туда, где остался ещё воздух, где была возможность дышать вдвоём. Башни-близнецы надвигались на них и казались спинками кровати, тускнеющими в полумраке. На них могли смотреть все студенты общаги, ржать, показывать пальцами - было всё равно. Он кончил, выдавив из себя всю сегодняшнюю порцию зла. Сегодня мир может спать спокойно, он никого не убьёт.
Утром пришёл Максим, набегавшийся вчера по всем корпусам универа. Видно тоже прощался с миром, понимая, что сегодняшний день может быть последним.
- Меня Ерохин послал, - шмыгнул носом парень. Сейчас Ретли дал бы ему лет четырнадцать. Чёрт, неужели столько мальчиков сегодня погибнет? Наверное, впервые за эти два дня Донован по-настоящему испугался.
- Буду тебе это...
Лицо Макса вытянулось.
- Пособлять, - выдохнул Ретли и сам удивился сказанному, - ты хоть сегодня ночью спал?
- Нет, лишался девственности, - улыбнулся Макс, и Донован снова не поверил, что перед ним взрослый парень. Кудрявые волосы свалялись, будто поросли травой, в молодом каком-то диком лице не было ни намёка на усталость. - Мы ведь сегодня все подохнем, так говорят студенты.
- Ты бы расчесался что ли, - улыбнулся Ретли, - прежде чем умереть. На том свете спросят за всю твою грязь.
- Некогда, - махнул рукой новоиспечённый мужчина. - Нас внизу мотор ждёт. Революционный комитет выделил нам роскошную машину, чтоб привезти флаги.
- Так давай торопиться! Трепаться хватит!
Ретли радовался тому, что покатается на роскошной машине, что его довезут до центра, что в новой обстановке его Донован Ретли может показаться с совершенно невероятной стороны.
На стене рядом с дверью его жилища кто-то намалевал углём "Гришка - говно". Дальше - чернел телефонный номер. Донован под звонкий ржач Макса позвонил. Долгие гудки, как тяжело и утомительно их слушать, боясь и вместе с этим сладостно ожидая услышать голос!
- Про тебя на стенке подъезда написали, что ты говно, - ответил Ретли, дождавшись, когда трубку снимут. Потом, не дожидаясь ответа, отключился. Надо будет ещё Липе позвонить... потом, позже.
Роскошной машиной оказался старый уазик, грязный, облезший "последнее слово техники", как сразу окрестил его Донован. На таком и на тот свет не стыдно. До обеда они с Максимом путешествовали по городу: привезли флаги, съездили на вокзал к Гужинским, потом на кожевенный завод к Алтыновым. Все говорили, что придут и приведут людей, давали какие-то пустые советы, которые Ретли сразу же выбрасывал из своей памяти.
Девчонку он встретил на обратном пути, когда в моторе уже чётко улавливались хрипы и подозрительный скрежет. Она голосовала, нисколько не стесняясь своей короткой маечки и шортиков. "Как её родители вообще куда-то одну отпускают?" - бросилось в голову Доновану, но машину он остановил.