Донован мог бы всю ночь продумать о себе и своих жертвах, но в дверь позвонили. А он ведь никого не ждал. Наверное, это Лиза. Только она может прийти к нему в любое время.
- Привет, - Ретли не помнил, что они виделись уже вечером, казалось, с этого момента прошла целая вечность, - я тебе звонил, но сегодня ужасная связь...
- Давай налаживать все связи, - Липа прижалась к нему и стала долго и непонятно оправдываться. - Я люблю, когда меня ищут. Понимаешь что ещё кому-то нужна здесь.
- А Трон? - не верил Ретли, - вы же вместе с ним ушли из театра.
- Ничего не было, - Липа улыбнулась, - ты всё придумал.
2.
Кромешная тишина надвинулась на него ночью. Подмяла под себя, овладела им, благо он был привязан к кровати. Не осталось ни звука, ни света в его мире, уже лишённом времени и пространства. Конечно, никто в палате не двигался, не шевелился, и, прекратив движение, все погубили друг друга. Ретли, Неизвестный, Гришка, Натка, Лиза, за стеной в маленькой комнатушке Колин и Влад. А может, их нет, и он просто всех придумал? Наворотил, словно в романе, чёрт знает что. Нужно было как-то выжить, вот и увлёкся. Придуманному Ретли такое и во сне не снилось.
Впервые сравнение было не в пользу героя, и Донован был этому несказанно рад. Он лежал в кромешной тишине и скалился, обнажая невидимые зубы. Сейчас против него была только Палата. Казалось, она была всегда с самого первого дня, когда Ретли только открыл глаза и закричал. Тогда тоже была кромешная тишина, и он таращился в неё и вопил, ещё веря, что что-то может нарушить.
- Ты понимаешь, дурак, что все, кто останется тут, покойники?
Понимал ли он это сам? Что думает младенец, когда кричит в первый раз в жизни и не знает, закричит ли во второй? Донован тогда не хотел зла Гришке, хотел, чтоб тот спокойно лепил куличики в песочнице или пускал голубей кому-нибудь в наглую рожу.
- Слышишь, что тебе говорят? Убирайся!
Но Гришка упёрся. На ладони его показалась маленькая грязная подушечка.
- А если я вот что подарю, позволишь остаться?
Ретли только рукой махнул. Ладно, пусть умирает. Для его придуманного Донована психи - люди того же сорта, что и проститутки, а значит, их можно истреблять без разбора, не задумываясь.
Он повертел подушечку в руках. Мокрая липкая, наверное, она в слюне этого психа. Но всё же... сделана для него. Чтобы ему, этому дурню, позволили остаться на баррикаде. Специально для Ретли никто никогда ничего не делал. Он вздохнул, повертел подушечку в руках и пошёл на соседнюю баррикаду. Нужно было посоветоваться с Ерохиным, что делать с этим больным человеком. Главным на баррикаде вместо себя оставил Калитина.
Когда Гришка уходил и с тупой приклеенной к губам улыбкой прощался со всеми, Ретли вдруг рванулся с места и сдёрнул матрас со своей кровати. Обнаружилась пачка бумаги, которую Донован берёг больше жизни. Там затерялись и последние записи о Доноване Ретли, выдуманном герое, который не имел над Ретли настоящим уже никакой власти.
Можно было оставить себе хотя бы одну бумажку, но парень не стал. Подошёл к Гришке, бросил ему пачку.
- Будешь делать голубей, - сказал он, - если там уже нет настоящих. Я знаю, ты сумеешь.
- Я сумею, - серьёзно сказал Гришка, - и тут только Ретли заметил, что тот плачет, и все в палате едва сдерживают слёзы.
Автобус был полупуст, как-то подозрительно чист и похож на больничную палату на колёсах. Ехал хорошо, легко, хотелось закрыть глаза от случайной радости в жизни.
Девочка вошла на Комсомольском городке, растерянная, взъерошенная и злая. На лице дешёвая косметика, хотелось её поскорее умыть, чтоб невинные тринадцать лет проступили со всей очевидностью. Пока в ней всё было несовершенно, всё приблизительно, лишь затаённое беспокойство в серых глазах, казалось, пришло уже навсегда. Ей не повезло: негде было укрыться, и кондукторша сразу уставилась на неё, пока ещё ничего не говоря, выжидая. Взгляд иногда куда страшнее любых слов, он даже не требует, а выворачивает человека наизнанку.
Ретли расхотелось дремать он лениво, но уже со свойственным ему интересом разглядывал девчонку. Сейчас она стала рыться в своей сумке, показались её помятые тетрадки, учебники с оторванными переплётами, косметичка. Когда Ретли было тринадцать, девчонки из его класса о косметичках имели лишь малое представление, а сумки отличались от мальчиковых лишь изображением на них куклы Барби.
- Ну что, ты заранее не могла деньги на проезд приготовить? - начала возмущаться кондукторша. Её лицо не выражало ничего, фразы недовольства, казалось, были записаны раньше на плёнку и сейчас прокручивались. На девчонку она и не глядела, - Долго мне ещё тебя ждать?
- У неё нет денег, - ответил за неё Ретли, - она же просто тянет время, неужели вы не понимаете?
Девчонка бросила на него полный ненависти взгляд. Ещё немного, и она бросилась бы на него выцарапывать глаза. Почему все они становятся красивее, когда злятся? Непонятно.
- Возьмите, - он бросил кондукторше десятку, - и не требуйте больше, она столько не стоит.
Та поворчала, но детский билет оторвала. Ретли передал его девчонке, в первый раз ощутив её сухую и тёплую ладошку.
Им надо было выходить на одной остановке. По дороге к башне оба молчали, когда Ретли попытался перехватить её взгляд, она назло ему отвернулась. Лишь около башни девчонка скромно его поблагодарила.
- А то бы меня вышибли на следующей остановке, - призналась она, - я эту кондукторшу знаю, настоящая стерва, у неё бесплатно не проедешь.
Ретли улыбнулся. Он-то знал всех кондукторов в городе, и эта была ещё не самой страшной.