- Мы должны выбраться отсюда, - прошептала Лиза, начиная целовать его неживые, будто бы вылепленные из гипса губы, - и тогда ты её вернёшь. И я тебе помогу в этом. Ты даже не представляешь настоящей причины.
Он и не хотел. Причины всегда были слишком сложны для его сознания. Хотелось действовать и поскорее. Быть квадратом, целовать торшер, проявлять плёнку, ходить снова по корпусу университета. Даже беседа с Касторской не казалась больше ужасной. Не встречалась она в своей жизни с доктором Горавски или с Троном. Вот у кого бы ей поучиться безразличию.
Любая перемена лучше того, что есть сейчас. Вот потому он пришёл на баррикаду. И придёт ещё раз и ещё, если поймёт, что это сейчас никуда не годится. Он целовал смуглое горячее тело Лизы и удивлялся, откуда она взяла тепло для него? Ведь в нём ничего уже не осталось, и, засыпая в одиночестве на своей койке, он мог лишь долго дрожать и выстукивать зубами колыбельную безумия.
У своего подъезда он наткнулся на Оки. Девчонка ждала его по всей вероятности долго и вся продрогла. Рассвет едва только просачивался сквозь чёрное пятно ночи, постель с девчонкой, похожей на Лизу, ещё не успела остыть. На прощание он поцеловал своего товарища по баррикаде в мёртвые губы, как будто бы её сразила вражеская пуля.
- Ты что здесь? - на ходу достал ключ, отпёр тяжёлую подъездную дверь. Бегом на последний этаж!
- У тебя плохая девчонка, - с презрением отозвалась Оки, не имея сильного желания куда-то бежать, - если выгоняет тебя в такую рань. Я бы никогда так не поступила.
- Ну, у неё работа, - Ретли смутился, не зная, что отвечать той девчонке, которую планировал убить, - как ты меня вообще нашла?
- Проследила тогда за тобой, Джастин, - она сделала упор на этом имени, - что, вспомнил теперь, как тебя зовут?
- Нет, - ответил Ретли, - не вспомнил.
Но надо опасаться этой девчонки. Если она так незаметно будет рыскать за ним, то может раскопать, что именно он тот самый "маньяк", который убивает городских шлюх.
- Меня дома совсем достали. Говорят, что я уже должна себе на хлеб зарабатывать. А как? Ты подскажи.
Он бы мог подсказать. Знал некоторых вполне достойных в этом обществе личностей, позвонив которым и сказав кодовое слово, можно было получить на ночь вполне себе ничего тринадцатилетнюю целочку, чтоб потом всю ночь учить её уму разуму.
Но он не стал ей ничего говорить. Не стал и приглашать в комнату. Всё равно там было неубрано и от постели несло мужским запахом, который Оки не стоит ощущать так рано.
Он просто снял куртку и набросил её на девочку. Сразу стало холодно, рассвет впился в него тысячей ледяных светящихся иголок. Но Ретли стиснул зубы и пробубнил "Пойдём!". Он бы вытерпел, честно. Но девочка улыбнулась, показав на открытую железную дверь его дома.
- Ты не спал эту ночь, а это вредно. Вот теперь и понять ничего не можешь. Поднимись, возьми какую-нибудь другую куртку. Хотя бы ту, что была на тебе, когда мы познакомились.
Странно, он не мог её убить. Что-то мешало. Да, он освободил бы её от ужасов этого мира, но кто гарантировал, что в следующем ей будет хорошо?
- Может... поднимемся? - он всё-таки произнёс это, но голосом того Ретли, который просил у Лизы прощения за проведённые вместе
Ночи? Часы? Дни?
Она не поддалась. Помахала ему ручкой, когда подъезд сожрал его, утолив свой утренний голод.
- Вы уверены, что не мертвы? - улыбнулся Горавски, - Поразительно. Точно так же вы считали себя квадратом, целовали торшер, находились в кромешной тишине. И вроде я общаюсь не с полным идиотом, не с человеком больным вроде всех остальных. Общаюсь не с идиотом, а он несёт такой бред, что самому стыдно. Ведь стыдно, так?
Ретли уже не помнил, чего он там говорил, но понимающе закивал головой. Видимо Горавски это удовлетворило. Он открыл высоченную стеклянную дверь - Ретли казалось, что верхним косяком она упирается в какого-нибудь не известного науке бога и мешает ему почивать на небесах.
- Запоминайте, что увидите, - откуда-то сверху прогремел голос Горавски, - это ведь тоже своеобразный выход наружу.
В глаза Ретли ударило электричество, и на мгновение он ослеп от этого злого, придуманного солнца. А Самуель Горавски глядел на своего пациента и смеялся, смеялся.
И поскольку Донован не мог сделать ни шага, сам взял его за руку и точно ребёнка повёл в сад.
Это было странное сплетение труб, тянущихся из мусора, впивающихся в небо, затянутое чёрной бумагой. "Блин, сколько всего про Ретли можно было написать!", - бросилось в голову Доновану, и он впервые пожалел о куче бумаги оставленной под матрасом. Вдруг этим сучкам Натке или Лизе захочется обыскать его кровать? За их мозги ведь никто не ручается.
Горавски был доволен, но произнёс грубые и резкие слова:
- Так и надо. Никого из них не жалейте, ведь и они вас не жалеют. У вас есть талант, а у них нет, вот они и затаили злобу. Но у вас есть надёжный союзник, об этом они даже не догадываются. Я вам помогу.
Сквозь дыры в чёрной бумаге пробивался электрический свет, но здесь он был лишним, Донован ожидал дождя из мышей и лягушек.
У сада не было конца, казалось, весь мир уже стал таким же искусственным. "Эх, Трон, - впервые подумал с жалостью о своём противнике Ретли, - мало мы с тобой компьютеров повыбрасывали".
На дорожке жёлтыми, похожими на золотые буквами было выбито: "Не убивай", "Не укради", "Не лги", "Не завидуй" и тому подобная ерунда. Чтобы прочитать, надо было склонить голову, а Донован хотел увидеть настоящее солнце. Он шёл, натыкаясь на столбы с табличками "дерево", "куст", "бог", "огонь". Поняв, что ходит по кругу, он взвыл, сошёл с дорожки, и тут же весь свет в саду погас. Двигаясь наугад, Ретли пытался вспомнить, где запад и восток, а ещё в какую сторону ему надо идти, чтоб выбраться из этого чудовищного сада. Натыкаясь на столбы, путаясь в проводах, он всё же рвался вперёд, понимая, что уйти ему не дадут. "Ничего, за Ретли тоже будут гоняться, как за зайцем", - подумал он и успокоился. Лицо его было разбито, тёплая невидимая кровь сочилась из носа. "Это ведь мой сад, куда я бегу?" - вдруг мелькнула мысль. Она была чужой, будто бы кто-то заставил его думать так. Прогнав пришлую мысль, Донован обнаружил другую, что, в общем-то, в палате Гром с помощью Горавски можно легко подчинить себе всех и самому стать лидером. Тогда никто не тронет. Ретли бы вспомнить, что его и так не колотили, но мыслей уже не было, сил сопротивляться чужому внушению не осталось. Потому, когда он наткнулся на очередной столб и свалился без сил на пенопластовую землю, то понял, что потерять сознание здесь - первое спасительное благо.