- Да, Влад, - Колин связал свои слова в непрочную вязанку, и наконец-то с его губ слетела разгоревшаяся улыбка, - мне действительно было за что оторвать яйца.
Что за скрип в груди? Сразу и не поймёшь. Ещё, ещё громче - неужели в нём осталось столько сил? Вроде бы вся жизнь была уже выкрикнута в том предупредительном зове.
"Интересно, что-нибудь думает бутылка, прежде чем расколоться навсегда?" - успел ещё подумать Колин.
А потом он умер.
Глава первая. Рождение планеты
С самого рождения Колин ощущал холод. Холод роддома, забиравшийся в пелёнки и норовивший украсть у него детство, отправить прямым ходом на небеса без тупых промежуточных станций приспособления. С самого рождения нужно было самому себя согревать, потому что тогда, впервые оторванный от матери, он набрал в свои лёгкие много холодного воздуха.
Когда роддом сносили, мальчик приходил смотреть. Он не свистел и не улюлюкал, как многие мальчишки, которые, может, тоже родились здесь. Хороших слов тоже не находилось, просто было непонятное и странное ощущение, что скоро вместо низенького двухэтажного здания поднимется офисный центр и сметёт всех, кто мог бы ещё родиться здесь. В левом виске запульсировала внезапная боль, словно наглый воробышек вцепился ему в мозг.
- Ты что-то чувствуешь? - спросила Оки. Она как всегда была с ним, упрямая маленькая женщина, вывалившая на своё лицо целое ведро косметики.
Казалось, здание дрожало от пронизывающего ветра, пыталось укрыться за его взрослой тысячелетней спиной.
- Нет, - ответил он, - уже ничего.
Собрать семейный совет оказалось делом нелёгким: ему пришлось звонить на десятки несуществующих номеров. Родичи сменили сим карты, переехали на новые квартиры, завели новые семьи, а он и не знал. Да и зачем ему, ведь не случись беды, он никогда бы не дал знать о себе. Но сейчас ничего другого в голову не приходило. Его матери необходима была операция. Когда мальчик узнал сумму, ничего в нём не изменилось, ни один мускул не дрогнул, никакого намёка на отчаяние не было. Колин и раньше держал в руках деньги редко, потому даже пятьсот рублей для него были незнакомой бумажкой - он не знал даже города, который был изображён на ней. И вот теперь врачи требуют с него денег, хотя больница, в которой лежит мать вовсе не частная. Просто время товарищества и братства прошло.
- Они ведь говорят, что операция может и не помочь? - пробубнил дядя Виталя, толстый неповоротливый, опрокидывающий в себя уже третью чашку чая. - Тогда выходит, мы даром отдадим деньги, а результат будет тот же.
- Нужно разобраться, - сказал дядя Петя, тонкий и проницательный. - Хорошенько переговорить с врачами, они ведь лучше нас смыслят в медицине.
Тут дяде показалось, что он сказал что-то очень оригинальное, и засмеялся, но Виталя непонимающим взглядом уставился на брата, и противный булькающий смех дяди Пети затих.
Колин понимал, что они ничего делать не будут. Завалят бесполезными советами и разойдутся, радуясь, что совершили благие дела.
- Разберусь сам, - тихо, но внятно произнёс он, - проваливайте.
Ему казалось, что никто не может понять его, но эти слова все услышали и втайне обрадовались, так как теперь был повод уйти из дома, в который пришла беда, не испытывая угрызений совести. "Ну, раз так, то так", - проговорил, тяжело поднимаясь с места, дядя Виталя, жалея, что не попробовал печенье, которое лежало на дальнем от него крае стола. "Звони, если будут новости", - откликнулся и дядя Петя, усмехнувшись. Колин ничего не ответил, не стал вымаливать помощь. Зря он позвал их. Боль в виске не утихала, но мальчик старался не обращать на неё внимания. Ничего, ничего, ерунда. Просто сегодня сломали стены дома, в котором он родился. Завтра уже будет легче. Только бы не заплутать потом в развалинах.
Он давно не мог говорить, сухой разбухший язык бесполезно шевелился во рту, нащупывал дыры на месте зубов, пугал Влада своей чернотой. Наконец, пришёл очередной из серых пустых дней, и Колина унесли в изолятор. Тяжёлые беззвучные санитары, от которых не дождаться было даже дыхания. Коринец понимал, что это расставание навсегда и завыл, тоненько, трусливо, боясь, чтоб не заметили санитары.
Вечером он решился собрать остальных. Всем не хватило бы места в их с Колином каморке, где и дышать сейчас было тесно. Потому Влад вышел к ним, дрожащий, дёргающийся, за день постаревший лет на двадцать.
- Мы ничего не можем сделать, - пожал плечами Ретли, выслушав его растрёпанные фразы, - мы ведь здесь пленники.
- Может, там ему будет лучше, - всхлипнула Натка, - они ведь врачи и лучше знают...
- Ты всё ещё в это веришь? - насмешливо произнёс Донован, не отрываясь от своих записей, - Ну точно дура.
Поднялся гундёж, но какой-то ленивый, ничего не значащий, необязательный. Лишь неизвестный, имени которого никто так и не потрудился узнать, молчал, и Влад понял, что тот затевает какую-то штуку. А что если... и об этом стоило сообщить? Страх одолел его, сразу возникло желание рассказать кому-то, поделиться подозрениями. Но каморка была пуста, дыхание Колина оставило её.
Спать одному было невыносимо. В его закуток не проникало ни лучика света, темнота убивала сон. Из палаты не доносилось ни звука, ну пошевелитесь хоть кто-нибудь! Пусть скрипнет чья-то чужая кровать, послышится шёпот, кто-нибудь задрожит, и он успокоится. Почему Ретли не спит с Лизой - он бы послушал их тайную возню, попускал слюни. Темнота во Владе росла, теперь некому было её сдерживать. "Надо попросить, чтоб связали меня", - прозвенел в нём последний огонёк разума, но тут же погас. Он в другой комнате, его всё равно никто не услышит. Спят мёртвым сном, ублюдки, надо бы напомнить о себе. Ничего острого и тяжёлого в палате, разумеется, не водилось, но чего ему стоит попросить нож у доброго доктора Горавски. Тот тоже ненавидит всех остальных, так пусть поможет ему решить всё в один день. Незачем больше лечить этих бунтовщиков, всё равно они, даже напичканные таблетками до умопомешательства, окажутся прежними и предадут при первой возможности.