Выбрать главу

   Его глаза искали кого-то и не находили. Нужно сказать... сказать, чтоб не отдавали его. Но теперь никто не станет слушать, они думают как бы скорее отправить его в изолятор и забыть. Горавски, конечно, не даст его в обиду, но вдруг он решит, что указания не выполнены? От страха Влад задрожал так, что верёвки впились в тело. Больно, всё сделаю, только не давите так сильно.

   За окном на него надвигался заброшенный корпус. Над его обломками, отряхивая бока, выползала красная мокрая клякса. Ощетинилась, скупо осветила больничный двор, обнаружила кучу мусора у соседней стены и скрылась. Видно здесь смотреть больше было не на что.

   Из каморки показался Колин. Побежал к Лизе, протянул ей какую-то бумажку. Та неуверенно дёрнулась, что-то спросила у мальчика, а тот закивал и несколько раз потыкал пальцем в сторону Влада.

   - Ретли, - подумав немного, произнесла Лиза, - освободи этого мудака. Сейчас он не причинит нам вреда.

   - Ты уверена? - Доновану не хотелось снова возиться с бьющимся, бросающимся на него психом. Ведь потом никто даже спасибо не скажет. - Он ведь не в себе. А на сегодня я устал быть героем и спасать вас всех.

   Вместо ответа Лиза показала обрывок школьной тетрадки, на которой было написано только одно слово "Разве-жите".

   Глава вторая. Падение

   Он продрался сквозь кусты, получил веткой по лицу, на мгновение ослеп, попытался стряхнуть тяжесть деревянных пальцев, почувствовал, как они вцепились в правую лодыжку. Дёрнулся - бесполезно, только ещё глубже провалился в замаскированную ветками яму. Они будут мешать пройти дальше. Они будут держать крепко. Они будут мешать увидеть. Свет возвращался, окольными путями, теряясь за тёмным пятном, которое хотелось сбросить с глаз. Вырвался, бросившись вперёд, свет будто бы обнял его с двух сторон и замер. Впереди же всё было черно, будто бы из земли поднялась ещё одна громадная ветка, чтоб ударить его по глазам. Колин понял, что наткнулся на заброшенное здание. Наверное, оно стояло здесь лет сто назад, пугая всех трёхэтажной высотой. Сейчас, несмотря на трупную зелень, пробившуюся и на наружные стены, строение сохраняло гнетущее величие в укрытом от времени уголке. Смотреть на медленное умирание чего-то громадного было тяжело. От построенных позже деревянных халуп не осталось ничего, даже холмиков, а эта уродина, пережившая их, в застывшем оскалившемся молчании будто бы завидовала их быстрой смерти. Не замечая камня, сквозь него, словно это был перегной, прорастали дурные травы, казалось, они на своём пути затронули и свернувшуюся в клубок маккиавельевскую душу.

   Обойдя развалины, Колин наткнулся на могилу. Если бы тут было кладбище, то наверное, осталось бы больше позеленевших расколовшихся на части памятников. А этот холмик был свежим, казалось, его и насыпали-то вчера. Чёрная влажная земля, сразу же попавшая в кроссовок, зашуршала, точно живая. Принялась искать прореху на носке, норовя пробиться к теплу тела. Пришлось разуться и, прыгая на одной ноге, вытряхнуть клейкие комья.

   Никакой надписи на могильной плите не было. Как не было плесени на камне и искусственных цветов. Будто бы человека похоронили и забыли о нём. Гладкое скользкое молчание, даже шёпоту не за что было зацепиться здесь, он терялся в шорохе прошлогодних листьев. Лишь на самом высоком месте холма, где ему казалось, деваться некуда и рано или поздно придётся сорваться в пропасть, лежала игрушка. Это был стеклянный слон с отбитым хоботом.

   - Гришка плохой, - пытался шептать ему Влад слова утешения, - он говорил про нас врачам нехорошие вещи. И про всех остальных тоже.

   Колин сжимал в руках игрушку - подарок Гришки и молчал. Уже третий день. Для всех остальных, кто вообще считал, что этот пацан не умеет говорить, беды никакой не было, но Коринец тревожился. Ему казалось, что Колин по какой-то причине затворился от него. Забил душу гвоздями, заколотил сердце крестом рук. Вот он лежит и даже не бубукает, всё глядит на стеклянную игрушку, словно от этого новый хобот у неё вырастет. Неужели скоты не сдержали слова и всё рассказали? Тогда он, тогда он...

   Всплески ненависти сменились острым ощущением бессилия. Ничего он не может и ничего не сделает. Это в мыслях легко вообразить невесть что, считать себя здесь принцами, рок звёздами и великими писателями.

   Наяву всё было по-прежнему душно, и от книг несло гнилью. Даже не хотелось подниматься с кровати. Вот будет он лежать так день-два, без движения, спрятав под подушку Чехова. Пусть Горавски попробует сдвинуть его с места, пришлёт своих тупоголовых санитаров! Хохотун, я спрятался, тебе меня не найти!

   Испугался невольно пришедшим к нему мыслям, пополз, потянулся вверх, ударился головой о низкий потолок. Значит, у них здесь есть ещё люди. Возможно, у каждого задача следить за остальными. Что ж, он старается никого не обижать, и в его преданности сложно усомниться.

   Неизвестный беспокоил Влада больше остальных. Даже Горавски ничего не говорил про него толком, просил лишь внимательнее приглядывать за ним и его разбегающимися по подушке словами, а тот всё лежал без сознания, а если и бубнил какую-то ерунду, то её могла переносить только Натка. Коринец не помнил его на баррикаде, но в лихорадочном движении рук, хрипловатом голосе, болезненном будто бы выползающем из тумана взгляде было что-то знакомое.

   Что если они проверяют его, Влада? И этот неизвестный ублюдок следит как раз за ним?

   - Гришка всех нас обманывал, - он говорил так убеждённо, что сам готов был поверить в этот бред. - Он получит своё, а со мной ты будешь в безопасности. Я не пущу к тебе гнусных предателей.

   Колин зашевелился. Сухие губы его были плотно сжаты, в гноящихся пустых глазах чернела могильная темнота.

   - Это ведь не Гришка, а ты, - голос булькал, растекался по тишине, будто бы переваривался в его желудке. - Ты всех нас предал.

   Сын семи отцов, безнадзорная школота, умная гнида, подлиза и дебил - придумайте ещё десяток определений, он не обидится. Колин не обвинял мать за её прошлую разгульную жизнь, он сам был обвинением. На него с первого класса неприязненно смотрели и взрослые, и дети, которые от своих родителей узнавали, что он безотцовщина и водиться с ним не надо. Потом эта неприязнь со стороны одноклассников превратилась в напряжённое безразличие. Его не били - это ведь была лучшая гимназия в городе, как подчёркивал директор на всех собраниях и праздниках. Всюду Маккиавели старались не замечать, считали его человеком случайным и ждали, когда он сам уйдёт в соседнюю сто пятнадцатую школу "для обычных". А он не уходил, назло всем став первым учеником гимназии. Колин поморщился и встряхнулся. В голове всякое барахло. Нужно поторапливаться. Шкитун ждёт его. Отбросив в сторону лишние мысли, мальчик поспешил на остановку.